Внутренняя линия
Шрифт:
— Я не понимаю этого.
— Молчи и запоминай. Ты, должно быть, слышал в детстве сказки о драконах, которым в жены отдают прекрасных девиц?
— Ну конечно! Святой Георгий, покровитель рыцарства…
— Да-да, это была забавная история. Как-нибудь тебе или твоему потомку я напомню, как все обстояло на самом деле. Так вот, мой дорогой внук, от трех твоих дядьев, Лай Гуна, Юй Ши и Фен Бо, в этом мире имеется довольно обширное потомство. Однако же моя любимая дочь, Даньму, за все прошедшие тысячелетия возжелала только одного мужчину. У вас его зовут Геркулесом,
— Погоди, погоди, Лун Ван, — скороговоркой выпалил Згурский. — Это же рассказ Геродота: Геракл в дикой Киммерии был спасен от ужасной бури змееногой женщиной, — воевода замялся, — по имени Ехидна…
— Ее звали Даньму, дорогой внук.
— Она породила Скифа…
— Именно так.
— Но это лишь миф!
— Миф, если ты желаешь держать свой ум, как реку, в известном русле. Но коль уж ты признал, что не в силах понять очевидное, запоминай. После — запишешь.
— Зачем мне писать все это?
— А вот зачем. Жить ты будешь долго. Пройдешь через множество бед и напастей, будешь терять близких и терпеть лишения, но проживешь более, чем уже годов отмерял. Когда вернешься домой, породишь сына, а от него в восьмом поколении вновь придешь в этот мир. Пред тем как преставиться, повели схоронить тебя в потайном склепе.
— Каком еще склепе?
— Есть на твоем подворье местечко заветное — нешто забыл?
— О схоронном лазе говоришь?
— О нем самом. Тебе ж возле него царева человека с ответом ждать велено было.
— Верно…
— Конечно, верно. Мы — Луны — живем всегда и везде, в одно время. Как умрешь, пусть в склеп твой положат рассказ об этой встрече — на грудь, чтобы в руках ты его сжимал. И об этом велении в пергаменте напиши. Вот, собственно, и все.
— Нешто все? — Згурский с подозрением поглядел на хозяина каменных хором.
— И все. А теперь возвращайся к друзьям и соратникам. Можешь отсель ехать в Бейджин. А можешь и не ехать. Если первое выберешь — толку чуть: скоро того императора, что нынче в заветном городе заперся, повстанцы в прах обратят и все его царство разрушат до основания. Ну а затем из северных земель придут чужестранцы и завоюют Бейджин. Так что посольство нынче слать без толку.
— И все же я исполню волю государя.
— Оттого, что тот спит и видит жизни тебя лишить?
— Да.
— Истинный Юй Лун! Езжай, но помни — этим ты уже изменяешь мир.
Предрассветные сумерки дышали свежестью. Огарок луны криво и уже почти незаметно висел на светлеющем небе. Судаков недовольно косился на ждущий пробуждения солнца небосвод, досадуя, что с каждой минутой тот становится все светлее и светлее.
— Вот, спрашивается, что бы не пустить здесь московский среди ночи?
Вопрос этот был обращен в никуда. Петр Федорович просто хотел разрядить обстановку, но от раздражения, с которым он кинул в пространство эти слова, настроение у присутствующих стало лишь тягостнее.
— Не бойтесь, — глядя на испуганно расширенные глаза Татьяны Михайловны и ее дочери, тихо сказал бывший начальник милиции. — Все ладненько пройдет, вот увидите.
Его спутницы кивнули, но без особой уверенности.
— Значит, давайте еще раз, — понимая, что необходимо занять чем-то полезным этих кисейных барышень, четко заговорил Судаков. — Товарняк должен здесь пройти минут через двадцать. Когда я услышу, что он идет, завалю во-он то дерево.
— Но ведь грохот взрыва в такую рань будет слышен по всей округе.
— Извиняйте, Татьяна Михайловна, руками я дерево не выдерну и на пути не уложу. А что слышно будет — ну так мало ли чего тут рвется. За военные годы много хламу железного в здешних краях осталось. Кое-что и рвется, не без того. В восемнадцатом, почитай, грибов тут меньше было, чем того мусора. — Судаков напустил на себя пренебрежительный вид.
Он и без напоминания знал, что шум может привлечь к месту остановки поезда незваных гостей. Но там, где умолкали доводы разума, поднимал голову бесшабашный русский «авось».
— Ну вы это… Разговоры отставьте. Значит, поезд длинный, вагонов уйма — когда тот вон холм огибать будет, от головы хвоста не видать. Как дерево на рельсы ляжет, притаитесь там вон — в кустарнике — и смотрите в оба. Где-то в хвосте всегда цепляют две-три платформы с белым песком — их сверху от сырости брезентом прикрывают, но… Оно и к лучшему. Всегда он где-нибудь, да отвяжется. Вот, значит, как поезд станет, пока боец из дорожной милиции от паровоза в хвост дотелепается, вы мигом ныряйте в песок и зарывайтесь поглубже. Так до Москвы и доберетесь. Ну а как поезд там где-нибудь остановится, опять не зевайте. До самого города лучше не ехать — неровен час застукают. Но близ столицы постоянно остановки бывают.
— А вы как же, Петр Федорович?
— А я отсюда в другую сторону. Даст бог, затеряюсь. Документы у меня в порядке, привыкну к новому имени, да и начну жизнь сначала. Как у вас там, по-грамотному, с чистого листа.
Он вдруг замолк и поднял, прислушиваясь, указательный палец:
— Давайте прячьтесь, идет!
Огонек, точно убегая, устремился по бикфордову шнуру. Сосна-долгомерок подскочила вверх, теряя корень, и рухнула поперек рельсов.
— Хорошо легла, — себе под нос усмехнулся Судаков. — Так, глядишь, все как надо и сложится.
Поезд затрубил раненым слоном и начал сбавлять ход.
— Ну что ж, девоньки, бог вам в помощь. — Он на всякий случай вытащил револьвер и взвел курок.
Как и ожидалось, из будки машиниста, чуть погодя, выскочил боец дорожной милиции, сдернул драгунский карабин с плеча, поводил стволом из стороны в сторону и осторожно стал приближаться к поваленной сосне.
— Папка твой к мамке б так шел, тебя бы на свете не было, — проворчал Судаков.
Бывший начальник городской милиции понимал, что если железнодорожники решат гудками вызвать подмогу с ближайшей станции, то всей его затее крышка. Конечно, дерево уберут в три минуты, но затем каждый вагон, каждую платформу обсмотрят и общупают до последней дощечки.