Внутренняя линия
Шрифт:
— Я говорю ровно столько, сколько имею право сказать, господин генерал. Прежде мне не доводилось встречаться с Брусиловым. Вряд ли он пожелает вести со мной сколь-нибудь доверительные переговоры. Вы же — иное дело. Вы его боевой товарищ. Если брусиловцы составят бывшему вождю приветственный адрес…
— И думать об этом не смейте! Если я только заикнусь, чтобы приветствовать этого красного прихвостня, мне не то что в Праге — во всей Чехии никто руки не подаст!
Згурский тяжело вздохнул:
— Николай Александрович, абсолютно необходимо создать официальный повод
— Я вам верю, но как вы себе представляете эту встречу?
— Я не имею права сказать вам всего. Как человек военный, вы меня поймете — речь идет не о праздном любопытстве и не о личном желании познакомиться с господином Брусиловым.
В дверь постучали.
— Что, покупатели? — Спешнев с облегчением бросился к выходу.
— Нет, — в проеме обозначилась сухощавая фигура александрийского гусара, — свежая газета «Пражский час». Вот, смотрите передовицу: «Через два дня в столицу Чехии прибывает знаменитый русский генерал Брусилов, чей вклад в создание нашей республики невозможно переоценить. Президент Масарик объявил, что будет лично встречать на вокзале славного победителя австро-венгров. Предполагается, что господин Брусилов далее отправится на воды в Карловы Вары».
— Николай Александрович, — подытожил генерал Згурский. — Встреча обязательно должна состояться.
Дача банкира Рубинштейна — спецобъект Особняк — попала в поле зрения Владимира Орлова еще в бытность того следователем по особо важным делам при Ставке верховного главнокомандующего. В те дни Орлов как раз занимался делом группы финансовых воротил, продолжавших, невзирая на войну, переводить русское золото в германские банки. Тогда-то следователю и довелось оценить все преимущества двухэтажного особняка, некогда построенного для сподвижника Алексашки Меньшикова, графа де Виера.
Находящийся в стороне от проезжих дорог барский дом с несколькими флигелями, окруженный громадным английским парком, был надежным убежищем для врагов отечества. Чугунная решетка в полторы сажени с навершием из острых пик позволяла не опасаться незваных гостей. У ворот неизменно дежурила стража — несколько дюжих верзил, судя по манерам, явно не выпускников пажеского корпуса. Одним словом, когда злополучный банкир приобрел себе графский особняк, он точно знал, что и зачем покупает. После революции именно Орлинский затребовал передать национализированное имение в распоряжение ОГПУ для проведения секретных мероприятий. Дзержинский охотно поддержал своего выдвиженца и позволил «с ведома местного руководства» использовать банкирскую дачу сотрудникам не только ГПУ, но и НКВД.
Болеслав Орлинский остановил автомобиль у запертых ворот и просигналил, не выходя из машины.
«Никакого ответа. Да что ж они, заснули, что ли? — Орлов снял кожаную фуражку и утер платком обширную лысину. Снова рев клаксона, и снова тишина. — Неужели датчанин сумел выбраться отсюда?»
В голове Орлинского мелькнула картина: белобрысый доктор голыми руками разбрасывает известных своей отличной выучкой и свирепостью китайских бойцов интернациональной бригады: «Нет, ерунда какая-то получается. Не может быть. Как бы ни был он хорошо подготовлен, одолеть полсотни этих узкоглазых демонов…»
— Проклятие! Да что ж это происходит?! — под нос пробормотал бывший статский советник и открыл дверцу автомобиля.
Не успел он вылезти, как в затылок его уперся винтовочный ствол.
— Ти кто такой?
Орлинский заскрипел зубами от невольного унижения, но безропотно, медленно, чтобы излишней поспешностью не спровоцировать караульного нажать на спуск, достал удостоверение из кармана френча.
— Насяльник, мандата! — прокричал караульный.
Железная калитка со светлым пятном на месте сбитого герба с лязгом отворилась и на платановую аллею, ведущую к воротам, вышел довольно высокий плечистый китаец в ладно сидящей форме. На лице его, точно приклеенная, сияла доброжелательная улыбка, но в повадке чувствовалась скрытая опасность, будто к начальнику Уголовно-следственной комиссии Петрограда не подходил, а стремительно подползал с доброжелательной улыбкой огромный питон.
Он остановился рядом с Орловым, принял из рук часового мандат, быстро пробежал его глазами и кивнул энкавэдэшнику:
— Добрый вечер. Командир взвода охраны, Фен Бо. Разрешите сопровождать вас?
— Сделайте милость, — глядя на молодцеватого краскома, произнес Орлинский.
Если вдруг разговор с датчанином пойдет ненадлежащим образом, то такая предосторожность может оказаться не лишней.
Они пошли к зданию пешком. Владимир Григорьевич любовался старым парком и жадно вдыхал наполненный ароматом сирени воздух. Орлинский всегда хотел иметь подобный особняк, теперь же — на самом взлете — судьба дала пинка господину статскому советнику, и он мог приезжать сюда лишь для того, чтобы заниматься делами весьма неприятного свойства.
— Вы уроженец Китая? — давая волю любопытству, спросил энкавэдэшник.
— Так точно, — без запинки и намека на акцент, подтвердил Фен Бо.
— Надо же. — Орлинский вновь утер платком лысину. — Однако ваш русский безукоризнен!
— Я с малолетства говорю на этом языке. Мой отец, Лун Ван, работал лекарем в русском посольстве.
— A-a — a, вот оно в чем дело. Это многое объясняет. Скажите, что там ваш подопечный?
— Ведет себя спокойно. Просился на прогулку. Я дал ему четырех бойцов в сопровождение, и еще двенадцать следовали на расстоянии десятка саженей, оставаясь вне его видимости.
— О-о — о! Хвалю!
— Служу трудовому народу!
Болеслав Орлинский невольно усмехнулся оттого, насколько странно и несообразно прозвучали эти слова в устах Фен Бо. За сегодняшний вечер это, пожалуй, было единственным поводом для улыбки. Полученный спозаранку приказ из Москвы гласил недвусмысленно четко: «Передать задержанного сотрудника Красного Креста Нильса Кристенсена из ведомства Ленинградского управления НКВД в распоряжение Центрального аппарата ОГПУ. Доставить под стражей в следственный изолятор Лефортово. По исполнении доложить. Дзержинский».