Внутренняя война. Том 1
Шрифт:
Кламат громко, чтобы ей было слышно, сказал:
– Она хорошая девочка, Матт. А Маттсон очень помог мне с мулами. – Кламат говорил совершенно искренне. И надеялся, что это заметят. – Уверен, вы с Маттой гордитесь ими.
Матт почти улыбался, но ответил серьезно:
– Да, так и есть. Они для нас большое утешение. Как и Маттин. – И после недолгой паузы добавил. – Но семья не будет целой, старина, пока Маттуил не вернётся.
«Этого, – подумал Кламат, – ещё долго ждать». Дороге королевы Эстии предстоит пересечь восточные ущелья Предельной реки, и рабочих рук там потребуется намного больше. Так
Без сомнений, это его посещение будет не из простых.
Чтобы скрыть свои чувства, он воскликнул:
– Пекло, Матта! Твоё рагу пахнет просто восхитительно. Я проголодался даже больше, чем мне казалось. А это аромат пекущегося хлеба?
Матта молча, не отворачиваясь от очага, кивнула.
Её муж нахмурился, но только слегка пожал плечами, решив оставить её в покое.
Вскоре с крыльца послышалось топанье тяжёлых сапог. Маттин открыл дверь с большей осторожностью, чем его младший брат. Быстро оглядев комнату, он убедился в присутствии Кламата, кивнул отцу и отправился умываться. Он был ещё юношей – только семнадцати лет, насколько помнил Кламат, – но движения его уже были пронизаны спокойной уверенностью отца, и выглядел он старше своих лет. Лишь открытое лицо да редкая щетина выдавали его молодость.
Приведя себя в порядок, насколько это было возможно не искупавшись, юноша подошёл к очагу и поцеловал в щёку мать. Посмотрев на её стряпню, он спросил:
– Уже готово, мам? Я голодный, как целое стадо.
– Скоро, – ответила она. Кламату показалось, что ворчливые нотки в её голосе почти исчезли. – Поприветствуй нашего гостя. Да спроси брата и сестру, всё ли они сделали. Наш гость, должно быть, отвлёк их.
Маттин хлопнул мать по плечу и прошёл к столу. Прежде чем сесть, юноша степенно кивнул Кламату – получилось похоже на официальный поклон.
– Генерал Кламат, сэр. Мама с папой рады приветствовать вас. Я присоединяюсь к ним. У нас редко случаются такие гости. Он взлохматил волосы Маттсона. – Да и Маттильда устала играть только с одними братьями. Ваше посещение растормошило нас.
Кламат кратко кивнул в ответ.
– Рад видеть тебя, Маттин. Ты превратился в мужчину, пока меня не было. И какого!
Матт указал юноше на стул:
– Сядь, сын. Ты не многое пропустил. Мой старый друг успел сказать только, что с Маттуилом всё хорошо. Он работает в отряде, который строит дорогу для королевы Эстии.
В глазах Маттина промелькнуло облегчение, он сел и без лишних расспросов оглядел стол.
– Вы всё сделали? – спросил он брата и сестру. – Маттсон? Маттильда? Всё сделали?
Было заметно, что девочка обожает своего старшего брата.
– Да, – намеренно весёлым голосом ответила она, одновременно продолжая расставлять на столе тарелки, миски и кружки на шестерых. Потом вернулась к шкафу за оловянными ложками и вилками – признаком благосостояния, вернувшегося в семью.
Маттсон был более серьёзен.
– Конечно, – пробормотал он сквозь волосы, падавшие ему на лицо.
– Очень хорошо. – Маттин улыбался охотнее отца. – Скажите, сэр, – обратился он к Кламату, – что бы мы могли сделать для вас, пока мама не подала на стол?
Кламат пригладил усы.
– Для начала, – предложил он, – можешь перестать называть меня «сэр». Твой отец и я дружим с самой войны. И титул свой я принял весьма неохотно. – Кламат сделал кислую мину. – Я бы отказался от него, если бы у воинов было право не подчиняться королю.
Смегин, король Амики, отказался от своего титула, после того как его дочь Эстия вышла замуж за Бифальта и после того как скончался Аббатор, король Беллегера.
– Зови меня просто Кламатом.
Матт в это время прошептал Маттильде:
– Эль не ставь. Наш гость предпочитает воду.
Неохотно принявший свой титул генерал сделал вид, что не услышал этого. В конце концов, так и было.
Чуть не падая под весом кувшина, Маттильда принесла свежей воды из кухонного бака. Преувеличенно осторожно она наполнила кружки, стоявшие на столе. Когда девочка наполнила кружку Кламата, тот сразу же осушил её и протянул за новой порцией. Маттильда, улыбаясь, налила ещё. Кламат поблагодарил её, снова подмигнув.
– Хорошо, Кламат, – уступил Маттин. – Что нового в мире? Мы живём далеко от столицы. Всё, что слышим, касается нас же самих, и мы почти не знаем, чем живут другие.
– Только после того, как поедим, – скомандовала Матта. В своих красных руках она уже держала горшок с рагу, который незамедлително поставила на стол.
Следуя семейному ритуалу, Матт передвинулся во главу стола. Кламат вспомнил, что сидит на стуле Матты. Пока Маттильда ставила рядом с рагу ещё один горшок, на этот раз с ароматными тушёными овощами, он пересел, оказавшись напротив Маттина и Маттсона. Девочка выполнила последнюю из своих обязанностей, поставив поднос с тёплым, благоухающим, только что из печи хлебом, а с ним и тарелку масла – ещё один признак процветания семьи, – и села между Кламатом и Маттом с таким видом, словно место это было почётным.
Матта с черпаком в руках разложила по мискам рагу, потом обошла всех с горшком овощей и только тогда заняла своё место напротив мужа.
– Целый пир, – отметил Кламат. Он чувствовал приятный аромат, который казался ему слаще любых благовоний. Слишком уж часто в пути ему приходилось довольствоваться сухим пайком. – Как я и предполагал.
Матт следил взглядом за Маттой до тех пор, пока она не закончила раскладывать еду и не посмотрела на него в ответ: ещё одна семейная традиция. Глава семьи поклонился жене почти так же официально, как Маттин, когда приветствовал Кламата.
Маттильда и Маттсон тут же накинулись на еду, как будто неделями голодали. Маттин приступил к еде с достоинством своего отца и тщательностью матери, но вскоре он отбросил все эти условности – выдержать до конца трапезы такой степенный вид он был не силах. Набросившись на рагу, овощи и хлеб, он мигом поглотил первую порцию и потянулся за второй за несколько мгновений до того, как Кламат закончил намазывать обратной стороной ложки масло на кусок хлеба.
Кламат медлил, потому что подавлял добродушный смех. Ему было так хорошо, что хотелось смеяться, но он сдерживался, чтобы не показаться грубым или ещё того хуже – чтобы его добродушие не приняли за презрение.