Внутри меня шумят деревья
Шрифт:
— Бр-р-р, — радостно хлопнула в ладони Катя, — то есть деревья вокруг нас — на самом деле чудовища? Класс!
— А то! — схватил за бока завизжавшую девчонку кто-то из сидевших рядом парней. — Вот сейчас как сцапают тебя ветками и уволокут под землю. Скажи, Антон?
— Да-а'йте сходим по… поищем. В лес. Такие де-ев'я. Пшли? Там интересно, — монотонно и невнятно в сотый уже раз предложил бухущий Макс. Хотя по его виду не было заметно, будто он может куда-то пойти: голова безвольно свешивалась на грудь, изо рта, казалось, вот-вот потекут слюни. Никто ему не ответил, народ увлёкся весёлой
— Не спешите, это ещё не конец истории, — сказал Антон, плотнее заворачиваясь в ветровку.
— А я думаю, он не бухой, а под грибами, — вдруг заявила одна из девчонок. — Он мне ещё в машине втирал, что сейчас сезон, а он, мол, большой знаток, собирался их поискать.
— Ха, узнаю Макса!
— Может, реально пойти поискать? Ты знаешь, как они выглядят?
— Никто никуда не пойдёт. Я расскажу, чем кончилось дело, это важно, и вы тогда всё поймёте. Окей? — спокойно и как-то очень серьёзно произнёс Антон. — Там недолго осталось. Только пока не закончим, чур никуда от костра не отходить, это может быть опасно. Серёг, тебя тоже касается.
— Да мне бы это, отлить, — смутился привставший было с бревна Сергей.
— Потерпи чуток, лады? Потом спасибо скажешь.
Парень сел обратно. Борис усмехнулся в усы, но влезать с ехидными замечаниями не стал, чтобы не портить момент. Вместо этого добыл из кармана трубку с кисетом и принялся неторопливо, обстоятельно её набивать. Остальные тоже притихли, глядя на Антона, даже невменяемый Макс замолчал. История продолжалась.
Я уже упоминал, что у деда была собака. Огромный лабрадор, добродушная и тупая скотина. Так вот, на следующий день после расправы над яблоней Пират пропал. Дед махнул рукой, мол, нагуляется и сам придёт. Так и вышло: три дня спустя, когда я вышел во двор, чтобы сделать зарядку, он лежал в тени своей будки. Да только собака заболела.
Пират вёл себя странно: отказывался вставать, вращал глазами и всё время тихо скулил, не позволяя к себе прикоснуться. Никогда даже на кошек не рычавший, теперь пёс огрызался и щёлкал пастью при малейшей попытке сдвинуть его с места. Дед сперва глазам своим не поверил. Подогнал УАЗик, начал поднимать пса, чтобы отвезти того в райцентр к знакомому зоологу — и Пират насквозь прокусил ему ладонь. Пришлось звать соседей, чтобы уже самого деда везти в медпункт. Там ему наложили восемь швов.
Вернувшись от врача с забинтованной рукой, дед — сам по себе человек суровый и в воспитании собак кое-что, по его собственным словам, понимавший, — взялся за полено. Им, а также неслабыми пинками, он отходил Пирата по бокам и спине. Тот не сопротивлялся. Рычал только если его пытались поднять, и странно мотал кудлатой башкой, загребая носом пыль. А к вечеру начал выть.
Пёс выл без остановки всю ночь. Он рыл лапами землю вокруг, почти откусил себе язык и едва ли заметил это. Глаза, прежде умные, с вечными искорками этакого собачьего веселья в янтарной глубине, стали плоскими и пустыми. Не спал, не ел и не пил, только страшно кричал и подгребал лапами. Под конец это даже нельзя было назвать воем.
Той ночью я не спал, поэтому увидел, как на рассвете дед, тяжело вздыхая, достал с антресолей промасленную
Мой крик и вой сошедшей с ума собаки слились воедино, нам вторили все соседские псы. Должно быть, в ту ночь не сомкнула глаз вся деревня. Дед пытался, как мог, объяснить мне, что собачке плохо, что она съела крысиный яд или ещё какую дрянь, ей очень больно, и надо это остановить. Что от боли собачка ничего не соображает и может меня укусить.
В конце концов он просто взял меня за майку и отшвырнул прочь, а сам навёл двустволку точно в лоб лабрадору. Я оббежал деда, толкнув его, что было сил; снова обхватил шею пса руками, кинулся ему на спину. По лицу у меня лились слёзы, из носа текло…
И тут собака вдруг замолчала. Пират посмотрел сперва на деда, затем, обернувшись, на меня. Но обернувшись так, как никогда не делал, да и не смог бы, пожалуй, сделать при жизни: запрокинув голову себе же на спину. Взглянув на меня глазами, в которых не было ничего, кроме боли и пустоты, как если б то была пара слепых бельм, собака затряслась, и вдруг… опала. Как камера от КамАЗа, в каких мы с другими ребятами плавали по речке, если случалось её проколоть. Пират словно обвалился сам в себя, за секунду превратившись в пустой кожаный мешок, полный скользких, перекатывающихся под мехом костей.
Дед застыл на месте, как громом поражённый, ружьё загромыхало по асфальту, а я, ничего не понимая, отпихнул ногами шкуру, оставшуюся от моего дорогого Пирата. От того места, где у собаки прежде был живот, в землю уходило несколько кожаных трубок, похожих на пуповины. Они зарывались в грунт, словно корни. И тогда я понял: глупая псина жрала буквально всё, что находила на земле, а я, заткнув отверстие от спиленного дерева, совсем позабыл собрать осыпавшиеся с него яблоки: первый, по словам деда, урожай за несколько лет. Оно добралось и до пса.
Рассказчик оглядел поляну и всю компанию, затем подбросил пару веток в начавший было затухать без присмотра костёр. Взвился и унёсся вверх сноп ярких искр. Никто не пошевелился.
— Ма-акс, — позвал Антон. — А Макс? Ты как себя чувствуешь?
В ответ парень только промычал что-то болезненно-неразборчивое — такие звуки обычно издают глухонемые. Руками он уже некоторое время ощупывал себя за голову и раскачивал ей из стороны в сторону, как китайский болванчик. Теперь из угла его рта действительно показалась нитка слюны.
— Макс, послушай меня. Ты слышишь?
— …ышу.
— Ты ел сегодня грибы? — утвердительный кивок. — Где взял их? С собой привёз?
— Е-ет. А-ам, — Максим поднял руку и указал в темноту позади себя.
— Да ладно тебе, Тох, ты что, думаешь, он…
— А на что похоже? Ты видишь это? — Антон снова поднял полую ветку. — Для проверки, пока вы его искали, я сломал шесть случайных веток по периметру этой поляны. Три из них оказались пустыми внутри.
— Да ты, блядь, гонишь, — сказал сидевший слева от Макса Андрей.