Во имя четыреста первого, или Исповедь еврея

Мелихов Александр

"Катехизис еврея! Достоевский о еврейском вопросе! Процент евреев в Академии наук! Доходы евреев!" - зазывала безнадежно увядшая газетчица-зазывала самыми лакомыми изюминками из газетного теста.

И все равно каждый раз при этом проклятом слове что-то екает внутри... Все-то я вам мешаю, как плохому танцору - сережки его партнерши. Мешаю не своими трудами и дарованиями, таких материй вообще не существует, а моими чинами и доходами. Зато вы мне совершенно не мешаете и не можете помешать, ибо главное мое достояние не в том, что я имею, а в том, чем являюсь, что люблю. И если бы я свою любовь к великому не измыливал на ненависть к мелкому, а в целости передал своим детям, то они на тысячу голов превзошли бы ваших, которым вы не оставите ничего, кроме злобы

и зависти к чужому успеху, кроме веры в то, что всего на свете люди добиваются пронырством и гавканьем, "борьбой за права".

Я понимаю, зачем вам Единство: в нем кто был ничем, разом становится всем. Но я-то, я, который в угоду вам сделался ничем!.. Вас терзает то, чего вы не получили, а меня - чего я не сделал, и этого безнадежно упущенного я не прощу СЕБЕ, а не вам. Вы, наоборот, старались помочь мне: вы коленкой под зад подталкивали меня к одинокому творчеству, одиноким поискам и обретениям - а я все рвался к вам, где галдят и кучкуются. Отняв у меня упоительный Гнев Вместе Со Всеми, вы подарили мне Самоконтроль, Зоркость и Неподкупность - не ваша вина, что я ими не воспользовался.

Изгнав меня из Эдема, где царит вечная Правота, вы подарили мне Умение Задавать Вопросы, - кто виноват, что я употребил его на разборки с вами? Отбив у меня охоту к Верности, вы наградили меня страстью к Правде. Вытеснив меня из Отчего Дома, за пределами которого жили нелюди, способные сомневаться, что моя мама лучше всех, вы вручили мне Умение Понимать Чужих, - кто виноват, что я еще двадцать лет скулил у вас под окнами?

Да, я могу быть сильным и великодушным только в каком-то Единстве но почему это должно быть Единство, очерченное Алькой Катковым? Может быть, это Алька научил меня складывать дроби? Или играть на рояле? Или преклонять колени перед Микеланджело, Шекспиром, Бетховеном, Пушкиным, Мусоргским? Или испытывать головокружение, стараясь окинуть взором скрывающийся в тучах гений француза Пуанкаре или обокравшего его еврея Эйнштейна?

Чего вы меня (но и себя тоже!) лишили - это распахнутости каждому встречному, уверенности, что он гораздо лучше меня (про себя мне кое-что все-таки было известно), - теперь я в каждом встречном подозреваю бациллу фагоцитоза. Но в обмен вы оставили мне гордую возможность любить и прощать с открытыми глазами. Вы отняли у меня трепет в груди, слезы, наворачивающиеся при звуках государственного гимна, при струении государственного флага, - теперь при словах "Россия", "русские" я невольно втягиваю голову в плечи: я знаю - всех русских без разбора их достоинств скликают скорее всего против меня.

Зато сам я теперь против "борьбы за права" хотя бы и евреев: требовать прав со стороны, не использовав десятой доли личных возможностей... Ведь именно так - по клеточкам, по частичкам, глядишь, и рассасываются самые тугие нарывы. А прессуясь в сплошные ядра Общей Судьбы, огромные, будто планеты, мы несем погибель миру: сталкиваясь с космическим грохотом, мы дробим в осколки, растираем в порошок, в слизь и себя, и других. Сравните: столкнулись два ядра и столкнулись два облака.

Превращать ядра в облака - вот дело, достойное отщепенца! Дело не легкое: я пытался оторваться всего лишь от почти несуществующего Народа, от которого остался один только знак - "Евреи", - но меня едва не вплющили обратно в него, вернее, в память о нем, в то место, где, по мнению плющивших, он должен был находиться. Расплющенный о память, я почти стал тем Евреем, которым меня хотели видеть фагоциты - себе на уме, с грошовой расчетливостью и куриной дальновидностью. Но больше вы уже не дождетесь, чтобы я вам назло принимал свинский облик - это животное нечисто для еврея, - лучше я буду облачком. В джинсах.

Только время, время, время... Оно утекло безвозвратно.

Миновав шеренгу борцов за национальные права, я спустился с гордых вершин Общего Дела в подземный переход, в коммерческое кишение одиночек. Подвергнутое дегазации шампанское для буровиков, эликсир для волос, выдаваемый за коньяк, и коньяк, выдаваемый за эликсир жизни, голые девки и поношенные презервативы для онанистов, музыка для тугоухих и зачерствевшие (не иначе - вскрыли стратегические запасы) тени и румяна (свет и тени), - все здесь служило не Единству, а человеку. Вот это меня всегда и отпугивало: люди, суетящиеся из-за собственной шкуры, противны, охваченные Единством - ужасны. Иногда кажется, что удел человека в этом мире выбор между упоительной гибельностью Общей Судьбы и одиноким прозябанием, что для человечества возможны лишь два фазовых состояния - или пушечных ядер, или облаков мошкары. А может быть, так оно и есть? Тогда я выбираю мошкару. Закон сознательного социального выбора - как ни поступи, все равно раскаешься.

– Какое правительство - такой и народ, - мудро рычала продиравшаяся за мной старуха. "Народ никогда ни в чем не виноват, он всегда чья-то жертва", - снова плеснулась жидкость во мне.

Но я еще с полным самообладанием вручил библиотечной деве за прилавком заявку на еврейские погромы: да, дескать, еврейские-с. С тем и примите-с. А кстати, что же возвестил миру насчет еврейского вопроса великий пророк-с русской идеи-с, изобретатель всемирной отзывчивости-с русского человека-с?

Что меня всегда покоряет - это благородство тона. По-простому, по-доброму, не выходя из портрета работы Перова, Федор Михайлович обращался к потомкам с неподдельной горечью за ту Правду, которую ему приходилось высказывать, с логической последовательностью человека, чья Правота не нуждается в пафосе.

Не надо обижаться на слово "жид", а тем более - "жидовское царство", "жидовская идея", - это характеристика века, идеи, а не каких-то конкретных личностей.

Евреи уже кричали о правах, когда русские вообще жили в крепостном праве. Вдобавок евреи и без прав находят больше возможностей, чем русские. (Что чистая правда - главные возможности в нас самих.)

Если на евреев даже и лгут из ненависти, то ведь откуда-то же взялась эта ненависть. (У нас зря не сажают.)

Евреи сами сторонятся русских. А будь они в большинстве, так и вовсе извели бы подчистую, как у них это было принято в древности.

Раз евреи выжили за сорок веков гонений, значит имели какую-то руководящую идею. Тайна этой идеи еще недораскрылась, но внешние признаки налицо: всех истребляй или эксплуатируй и жди, пока все покорится тебе. Движет евреем одна безжалостность ко всему, что не есть еврей, желание напитаться чужим потом и кровью. Общее падение нравов в Европе, торжество шкурного принципа "каждый сам за себя" - это их победа, близится их царство, полное их царство, в котором поникнет человеколюбие, жажда правды и даже народная гордость. Это не о частных лицах, которые могут быть и бедняками (но еврейская бедность, в отличие от бедности других народов, - сама наказание за их подлость), и добряками - но дело не в том, кто добр и кто зол, а об идее жидовской, вытесняющей неудавшееся христианство.

И тем не менее, все, чего требует гуманность, должно быть для них сделано, заключает пророк русской идеи, ясно доказав, что гуманность по отношению к евреям несовместима с жалостью к человечеству. Но русский пророк все равно стоит за братство с этими пиявками - пусть только еврей покажет, насколько он сам способен к делу единения с чужаками.

По себе скажу - не способен. Я не способен к братскому единению с тем, кто считает, что мною движет желание напитаться чужим потом и кровью. Ах, я ведь и забыл - это же не обо мне лично, и не о моем папе, не о деде-бабе - и вообще, это не о присутствующих, а только об идее. Но я настолько безжалостен ко всему, что не есть еврей, что все равно не способен правильно понять русского пророка, с таким великодушием и любовью протягивающего мне руку. Моему ядовитому еврейскому воображению представляется какой-то другой мудрец - хохом, что ли?
– тоже очень скорбный и изможденный (годится рембрандтовский "Портрет старика", во всех каталогах мира именуемый "Портретом старика-еврея", но обретший эту позорную добавку на эрмитажной этикетке лишь в годы перестройки, осуществляемой по еврейским чертежам).