Во имя Ишмаэля
Шрифт:
Черный пес с желтыми глазами, с проплешиной на правой ляжке, шел ему навстречу, нюхая влажный воздух. Ему нужно увидеться с Арле. Он был сбит с толку. Образ Мауры постепенно пропадал у него из мыслей — подергивался трещинами, растворялся под шагами по мокрому асфальту. Его обогнал какой-то толстяк, возможно, хозяин плешивого пса. Он поежился под пальто. Итало Фольезе должен был забрать свой доклад из «Джорно» — доклад об американцах. Кто такой Ишмаэль? Что за секта, которую упоминал Фольезе в «Коррьере» прошлым вечером? Что будет с Италией теперь, когда уничтожили Хозяина Италии? Это было утро после смерти Короля.
Он вошел в бар. Заказал кофе. Напиток был очень горячий, обжигал язык. Он добавил сахар, но кофе оставался
Газеты в киоске на каждой странице кричали о смерти Маттеи. То тут, то там мелькало выражение «несчастный случай». Приводились черно-белые фотографии с мест происшествия, гораздо менее впечатляющие, чем реальная картина, та, что он наблюдал во власти лихорадочного озарения накануне вечером. Хрущев, Кеннеди и Куба пропали с первой страницы. Возможно, Мауре действительно удалось заснуть. Он ощутил летучий привкус благодарности, гордость и удовлетворенное чувство ответственности, оттого что вывел Мауру из круга боли. Он дрожал. Дрожал. Он снова видел перед собой чуть поржавевшую поверхность зеркала, прошлой ночью, пока холодная вода приводила Мауру в себя, гнала ее в мир телесных оболочек, в мир ударов, в мир возмездия. Нужно проконсультироваться у специалиста. Маура согласится. Она ждет ребенка, ей нужно наблюдаться у кого-нибудь. Плод дремлет у нее в животе — всего два месяца сна без снов и заблуждений, — королевский выход духа в царство тревог, среди собственных и чужих метаний.
Когда закончится эта история с Маттеи и ребенком с Джуриати, он лично найдет для нее психиатра.
С телефона в баре он позвонил в управление. На дежурстве был только Ревелли. Он отвечал по телефону голосом, который как тестом был обмазан сном. Никаких новостей. Шеф еще даже не вернулся в отдел расследований. Указаний не было. Их действительно отстранили.
— Они все положили под сукно. Дело готово. Шеф был прав.
Монторси кивал, трубка в руке покрывалась потом. В баре было жарко: давящее тепло. Он хотел выйти на улицу и отдышаться: набрать полный рот влажного, тяжелого воздуха. Через окно увидел, как на противоположной стороне дороги замедляет ход такси. Оттуда вышла шлюха вместе с клиентом, и тот заплатил таксисту. Проститутка и клиент вошли в подъезд напротив бара. Возможно, отдел будет у прокуратуры на подхвате. Ревелли сказал, что это единственное свободное пространство. Маттеи для них — слишком серьезное дело. Монторси в последний раз кивнул и повесил трубку, вышел, уже с порога вдыхая мороз, чтобы выгнать из легких тлетворное тепло бара. Он подумал о Мауре. Перешел на другую сторону улицы. На такси, из которого до этого вылезли шлюха и мужчина, уезжал какой-то человек. Монторси готов был идти к Арле. В управление поедет потом: после Фольезе и после отдела судебной медицины. Еще оставалось время. Он решил заполнить его. Вошел в тот подъезд, в котором скрылись, выйдя из такси, проститутка и ее клиент.
Консьержка смотрела на него, пока он поднимался по лестнице — он ничего не говорил и глядел вверх, — и она тоже ничего не говорила, наблюдала за ним, измотанная, с лицом цвета миланского утра.
Он остановился на третьем этаже. Дверь была открыта, и в воздухе висел сладковатый запах дешевых духов проститутки. Дичь прошла здесь.
Открыл дверь. Проходная комната. Приглушенный свет. Еще более сильный запах духов шлюхи. В комнате рядом что-то тикало. У него не было времени заглянуть туда. Навстречу вышла хозяйка борделя.
Это была старуха, лопавшаяся под грузом косметики и порока. Глаза слегка выпучивались за пределы линии грубой подводки, перед ней шла волна запаха одеколона, от которого немели ноздри. Черный халат, из которого торчала большая увядшая грудь, должно быть, питавшая когда-то чьи-то мечты и очаровывавшая тела, теперь уже неживые. На ней были домашние сабо. Едва увидев ее, он улыбнулся. Сразу же перестал. Какую-то секунду поискал позади себя проститутку, которой там не было. Мгновенно все понял.
Монторси — образ Мауры был у него перед глазами, в самом центре сознания, как нечто магнетическое, поглощающее, — с силой оттолкнул старую шлюху, так что ее вялое тело ударилось о косяк. Вошел в комнату хозяйки. На полочках из изъеденного жуком дерева стояли хрустальные безделушки. Огромная несуразная люстра со стеклянными подвесками была выключена и свисала с потолка, как огромная груша, сплющенная со всех сторон. На маленьком низком столике рядом с креслом, обивка которого побледнела, оттого что об нее терлись сидевшие на нем ягодицы, лежали открытые регистрационные книги. На противоположной стороне от полочек со стекляшками, как обломок мрака, выплывала из пространства картина — слишком темная, чтоб можно было ее рассмотреть. Справа и слева — две двери. Он открыл ту, что слева.
В потемках, пахнущих детской кожей, спала проститутка, прижимая руки к груди, стиснув в руках край простыни, как будто хотела защититься от холода или зла, которое шло изнутри, которое она ожидала. Она даже не заметила, как Монторси закрыл за собой скрипучую дверь.
Тогда он открыл другую дверь — в прихожей из-за косяка наполовину выглядывала фигура хозяйки, сидящей на полу; она шпионила за ним, держась за разбухшие колени столь же разбухшими руками, как если бы порок угнездился между волокон ее тела — старого хранилища, которое говорило на молчаливом языке сквозь времена, удаленные друг от друга.
В комнате горел бледный, неопределенный, ненормальный светильник. Утренний свет просачивался через марлевые занавески, посеревшие от запустения, — неподвижные свидетели более глубокого запустения, производимого телами и словами, остатками души, проросшими в истертые ткани, готовые разложиться.
Мужчина лежал сверху на молодой проститутке, он был сосредоточен. Его голая спина вспотела. Из-под слегка приспущенных штанов видна была верхняя часть ягодиц, напряженная, пульсирующая, волосатая. Путана глядела прямо в лицо Монторси, мужчина трахал ее: он ничего не заметил, трахал и задыхался, жирные, густые волосы вспотели и слиплись прядями.
Монторси подошел ближе — проститутка ничего не говорила: она вытаращила глаза, но ничего не говорила. Белое лицо Мауры, сотрясающееся в темноте в сильных судорогах.Он схватился рукой за край штанов клиента, который все продолжал трахать проститутку, тот вдруг обернулся, стал что-то бормотать, а Монторси тащил, и ему удалось приподнять того — мышцы у обоих были напряжены, — и тот бушевал, бормотал все громче, и струйка слюны брызнула на грудь шлюхи, которая продолжала смотреть на Монторси, а Монторси на нее, как будто мужчины, болтавшегося между ними, не существовало. Потом штаны вдруг порвались, фланель не выдержала, и у Монторси в руке остался обрывок белой подкладки. Мужчина поднялся, повернулся к проститутке с перекошенным лицом, потом к Монторси, потом схватил ботинки и выбежал, обогнув огромное тело полицейского, высившееся посреди комнаты, — проститутка, все еще лежа на диване, продолжала смотреть на него.
Тогда он подошел ближе, притянул ее к себе за щиколотку и внезапно ударил кулаком по ляжке, и промахнулся.
Он вышел молча, поглядев на смазанную подводку на глазах хозяйки этого разоренного борделя, но сначала протянул руку и, сбросив на пол, разбил все стекляшки с полочки. А хозяйка, со взглядом, опущенным в пол, ничего не говорила — груда мяса, бьющаяся там в остатках тепла, подаренного ей испарившимися моментами, фальшивым смехом, забытой ныне близостью.
Консьержка тоже молча проводила его взглядом, стоя с сорговой метлой в руках и со странным низким ведром, и он опустил глаза в только что вымытый пол, пахнущий дешевым моющим средством.