Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
Шрифт:
Хлопнула дверь. Пришел Алексей Григорьевич.
— Ну и мороз на улице! — сказал он, поеживаясь. — Наговорились?
— Раздевайся, изопьем чайку и сгоняем партийку, — предложил Уваров.
— В другой раз, поздно уже.
— Да, поздно, — поднимаясь, сказала Евгения Сергеевна. — Извините за беспокойство, Кондратий Федорович.
XXVII
ОФОРМЛЕНИЕ прописки заняло всего несколько минут. При этом начальник паспортного стола — он сам принимал Евгению Сергеевну — был вежлив и предупредителен, совсем не то что в прошлый раз.
Прямо
Снаружи, как это было бы естественно предположить, часового не было. Евгения Сергеевна, робея, вошла в здание. Часовой стоял внутри, в просторном вестибюле. Однако первое, что бросалось в глаза, был не часовой, а бюст Ленина на высоком пьедестале, обтянутом— в сборку — красной тканью, и над ним плакат: «ПОД ЗНАМЕНЕМ ЛЕНИНА, ПОД ВОДИТЕЛЬСТВОМ СТАЛИНА — ВПЕРЕД, К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА!»
— Вы к кому? — чуть наклоняя винтовку с примкнутым штыком, как бы загораживая проход, спросил часовой.
— К товарищу Алферову.
— Второй этаж, комната девять, от лестницы направо, в самый конец коридора, — скороговоркой отчеканил часовой и вернул винтовку «к ноге».
— Благодарю, — сказала Евгения Сергеевна, подумав мимоходом: зачем же часовой, если никакого пропуска не требуется?
По дворцовой, веером, лестнице она поднялась на второй этаж. Разыскала девятую комнату и постучалась. Женский голос пригласил войти. Она вошла. Как и во всех приемных всей страны, здесь вдоль стены рядком выстроились несколько стульев, в углу у двери — вешалка, на которой висели шинель и полушубок, а у окна за столом сидела хозяйка приемной — пожилая женщина в очках. Она вопросительно смотрела на Евгению Сергеевну.
— Мне к товарищу Алферову…
Справа была обитая дерматином дверь.
— Он вас приглашал?
— Да, он знает о моем приходе. — Евгения Сергеевна решила так: если не знает, то есть если Фатеев не предупредил, тогда она повернется и со спокойной совестью уйдет. Значит, не судьба.
— Проходите, пока он на месте, — неожиданно просто разрешила женщина. И указала на обитую дерматином дверь.
— Прямо так?.. — растерялась от удивления Евгения Сергеевна. Господи, мысленно сказала она себе, здесь, кажется, все бутафорское — и колонны, и часовой, и даже секретарша-
Полковник Алферов разговаривал по телефону. Он показал глазами на стул. Евгения Сергеевна осторожно присела. Она не посмела откровенно оглядеться, хотя и заметила краем глаза портрет Сталина в багетовой раме, висевший напротив письменного стола. И вспомнила, что в кабинете Фатеева висит портрет Дзержинского, и не напротив стола, а в простенке. Здесь в простенке висел барометр. Еще она обратила внимание — благо озираться для этого не потребовалось— на добротный, до зеркального лоска натертый паркет и широкую ковровую дорожку.
— Выполнить и доложить, — заканчивая разговор, сказал в трубку Алферов и, положив ее на аппарат, поднял голову: — Слушаю вас.
Евгения Сергеевна как-то невольно встала:
— Моя фамилия — Воронцова. Я насчет работы.
— Сидите, сидите, — махнул рукой Алферов. — Евгения Сергеевна, кажется?.. Нам требуется старший бухгалтер, мне рекомендовали вас. — Она отметила, что Фатеева он не назвал. — Место работы в этом здании. В курс дела вас введет начальник финотдела майор Силаков. Остальное… — Он встал, подошел к двери и, открыв ее широко, распорядился: — Зоя Казимировна, пригласите Силакова. — Вернувшись на место, сказал: — Придется заполнить анкету и выполнить кое-какие формальности. Пишите все так, как есть. Анкету выдаст Зоя Казимировна. Ей же и сдадите, когда заполните, она поможет. Еще у вас возьмут подписку о неразглашении. Старайтесь поменьше вступать в разговоры, не имеющие отношения к вашим служебным обязанностям. У нас так принято. А вне стен управления лучше вообще ни с кем не говорить о работе.
— А где работаю, это можно говорить?
— В Койве трудно скрыть место работы. Сама по себе ваша работа не является секретной. За редким исключением. Численность, штатное расписание… Многие думают, что в нашей системе работают какие-то особенные люди. А у нас работают и служат обыкновенные граждане. Разные, как и повсюду. Кто-то должен работать и здесь. Кто-то должен убирать мусор, который, по существу, есть не что иное, как отходы жизнедеятельности общества…
Евгения Сергеевна вздрогнула при этих словах и опустила глаза. Она понимала, что именно хотел сказать Алферов, понимала, что по-своему он прав, и тем не менее слушать это было ей неприятно, больно было слушать. Ибо, говоря об отходах, он, хотел этого или нет, имел в виду и ее мужа.
— Бандит, вор, убийца, дезертир — это действительно преступники, — продолжал Алферов, — и даже не отходы, а отбросы. Они преступили закон.
— А… — Она подняла глаза и испытующе посмотрела на Алферова, сказав себе, что, если он уйдет от прямого ответа на ее вопрос или попытается как-то замять его, она тоже немедленно уйдет отсюда. — А как же другие?..
Алферов шумно вздохнул.
— Я надеюсь, что у нас будет время и место обсудить эту больную проблему, — сказал он. — Поработаете и сами многое поймете. А предубеждение, всякое предубеждение, — враг истины. Вину ограниченного круга людей нельзя перекладывать на всех. А мы, к сожалению, часто именно так и делаем. Можно ведь работать сестрой милосердия и не быть… милосердной. А можно работать прозектором и любить людей, любить жизнь.
— А мы с вами не договоримся до того, что можно работать палачом?..
— Это уже не работа. — Лицо Алферова исказилось в гримасе, — Если хотите, это призвание, основанное на искаженном представлении о ценностях жизни.
«Ему не откажешь в логике», — подумала Евгения Сергеевна.
Открылась дверь, заглянула Зоя Казимировна и доложила, что Силакова нет на месте.
— Хорошо, спасибо, — кивнул Алферов. — Вот Евгения Сергеевна будет работать в его отделе, познакомьтесь. И помогите ей разобраться с анкетой. А когда прибудет Силаков, передайте ему, чтобы заготовил приказ. Вы здесь и заполняйте анкету, — обратился он к Евгении Сергеевне, — а я должен уйти.