Уважаемые товарищи потомки!Роясь в сегодняшнем окаменевшем г.....,наших дней изучая потемки,вы, возможно, спросите и обо мне.И, возможно, скажет ваш ученый,кроя эрудицией вопросов рой,что жил-де такой певец кипяченойи ярый враг воды сырой.Профессор, снимите очки-велосипед!Я сам расскажу о времени и о себе.Я, ассенизатор и водовоз,революцией мобилизованный и призванный,ушел на фронт из барских садоводствпоэзии — бабы капризной.Засадила садик мило,дочка, дачка, водь и гладь —сама садик я садила,сама буду поливать.Кто стихами льет из лейки,кто кропит,
набравши в рот —кудреватые Митрейки, мудреватые Кудрейки —кто их к черту разберет!Нет на прорву карантина —мандолинят из-под стен:«Тара-тина, тара-тина,т-эн-н…»Неважная честь, чтоб из этаких розмои изваяния высилисьпо скверам, где харкает туберкулез,где б… с хулиганом да сифилис.И мне агитпроп в зубах навяз,и мне бы строчить романсы на вас —доходней оно и прелестней.Но я себя смирял, становясьна горло собственной песне.Слушайте, товарищи потомки,агитатора, горлана-главаря.Заглуша поэзии потоки,я шагну через лирические томики,как живой с живыми говоря.Я к вам приду в коммунистическое далеконе так, как песенно-есененный провитязь.Мой стих дойдет через хребты векови через головы поэтов и правительств.Мой стих дойдет, но он дойдет не так,—не как стрела в амурно-лировой охоте,не как доходит к нумизмату стершийся пятаки не как свет умерших звезд доходит.Мой стих трудом громаду лет прорвети явится весомо, грубо, зримо,как в наши дни вошел водопровод,сработанный еще рабами Рима.В курганах книг, похоронивших стих,железки строк случайно обнаруживая,вы с уважением ощупывайте их,как старое, но грозное оружие.Я ухо словом не привык ласкать;ушку девическому в завиточках волоскас полупохабщины не разалеться тронуту.Парадом развернув моих страниц войска,я прохожу по строчечному фронту.Стихи стоят свинцово-тяжело,готовые и к смерти и к бессмертной славе.Поэмы замерли, к жерлу прижав жерлонацеленных зияющих заглавий.Оружия любимейшего род,готовая рвануться в гике,застыла кавалерия острот,поднявши рифм отточенные пики.И все поверх зубов вооруженные войска,что двадцать лет в победах пролетали,до самого последнего листкая отдаю тебе, планеты пролетарий.Рабочего громады класса враг —он враг и мой, отъявленный и давний.Велели нам идти под красный флаггода труда и дни недоеданий.Мы открывали Маркса каждый том,как в доме собственном мы открываем ставни,но и без чтения мы разбирались в том,в каком идти, в каком сражаться стане.Мы диалектику учили не по Гегелю.Бряцанием боев она врывалась в стих,когда под пулями от нас буржуи бегали,как мы когда-то бегали от них.Пускай за гениями безутешною вдовойплетется слава в похоронном марше —умри, мой стих, умри, как рядовой,как безымянные на штурмах мерли наши!Мне наплевать на бронзы многопудье,мне наплевать на мраморную слизь.Сочтемся славою — ведь мы свои же люди,—пускай нам общим памятником будетпостроенный в боях социализм.Потомки, словарей проверьте поплавки:из Леты выплывут остатки слов таких,как «проституция», «туберкулез», «блокада».Для вас, которые здоровы и ловки,поэт вылизывал чахоткины плевкишершавым языком плаката.С хвостом годов я становлюсь подобиемчудовищ ископаемо-хвостатых.Товарищ жизнь, давай быстрей протопаем,протопаем по пятилетке дней остаток.Мне и рубля не накопили строчки,краснодеревщики не слали мебель на дом.И кроме свежевымытой сорочки,скажу по совести, мне ничего не надо.Явившись в Це Ка Ка идущих светлых лет,над бандой поэтических рвачей и выжигя подыму, как большевистский партбилет,все сто томов моих партийных книжек.
[ФРАГМЕНТЫ]
Любит? не любит? Я руки ломаюи пальцы разбрасываю разломавши,так рвут, загадав, и пускают по маювенчики встречных ромашек.Пускай седины обнаруживает стрижка и бритье,пусть серебро годов вызванивает уймою,надеюсь, верую: вовеки не придетко мне позорное благоразумие.
* * *
Уже второй должно быть, ты легла.А может быть и у тебя такое.Я не спешу. И молниями телеграмммне незачем тебя будить и беспокоить.
* * *
море уходит вспять,море уходит спать.Как говорят, инцидент исперчен,любовная лодка разбилась о быт.С тобой мы в расчете.И не к чему переченьвзаимных болей, бед и обид.
* * *
Уже второй должно быть, ты легла.В ночи Млечпуть серебряной Окою.Я не спешу, и молниями телеграмммне незачем тебя будить и беспокоить.Как говорят, инцидент исперчен,любовная лодка разбилась о быт.С тобой мы в расчете, и не к чему переченьвзаимных болей, бед и обид.Ты посмотри, какая в мире тишь!Ночь обложила небо звездной данью.В такие вот часы встаешь и говоришьвекам, истории и мирозданию…
* * *
Я знаю силу слов, я знаю слов набат.Они не те, которым рукоплещут ложи.От слов таких срываются гробашагать четверкою своих дубовых ножек.Бывает, выбросят, не напечатав, не издав.Но слово мчится, подтянув подпруги,звенит века, и подползают поездализать поэзии мозолистые руки.Я знаю силу слов. Глядится пустяком,опавшим лепестком под каблуками танца.Но человек душой, губами, костяком…
[1928–1930]
Комментарии
Во весь голос. Первое вступление в поэму. Впервые — журн. «На литературном посту», М., 1930, № 3, февраль (строки 179–244); полностью — журн. «Октябрь», М., 1930, книга вторая (февраль).
Известно, что «Во весь голос» было вступлением к поэме о пятилетке. За этим произведением, ставшим поэтическим завещанием Маяковского и задуманным как «Первое вступление в поэму о пятилетке», в дальнейшем закрепилось жанровое определение поэма. Поэмой называл его и сам Маяковский, выступая в Доме комсомола Красной Пресни 25 марта 1930 года.
Написано в течение декабря 1929 — января 1930 года. Конкретным поводом к написанию явилась отчетная выставка «20 лет работы Маяковского», открытие которой предполагалось в декабре 1929 года.
Началом своей творческой деятельности Маяковский считал утраченную тетрадь стихов, написанных в одиночной камере Центральной пересыльной Бутырской тюрьмы (Москва), где содержался в свой последний арест с 18 августа 1909 по 9 января 1910 года за участие в подпольной революционной борьбе. Тетрадь со стихами была отобрана надзирателем при выходе Маяковского из тюрьмы.
На непосредственную связь «Первого вступления в поэму» и выставки «20 лет работы Маяковского» поэт указывал, выступая 25 марта 1930 года в Доме комсомола Красной Пресни на вечере, посвященном двадцатилетию своей деятельности: «Последняя из написанных вещей — о выставке, так как это целиком определяет то, что я делаю и для чего я работаю.
Очень часто в последнее время вот те, кто раздражен моей литературно-публицистической работой, говорят, что я стихи просто писать разучился и что потомки меня за это взгреют. Я держусь такого взгляда. Один коммунист <мне> говорил: «Что потомство! Ты перед потомством будешь отчитываться, а мне гораздо хуже — перед райкомом. Это гораздо труднее». Я человек решительный, я хочу сам поговорить с потомками, а не ожидать, что им будут рассказывать мои критики в будущем. Поэтому я обращаюсь непосредственно к потомкам в своей поэме, которая называется «Во весь голос»… «Выставка — это не юбилей, а отчет о работе. Я требую помощи, а не возвеличения несуществующих заслуг…» «Я выставил, потому что хотел показать, что я сделал», — говорил Маяковский. — «Я ее устроил потому, что ввиду моего драчливого характера на меня столько собак вешали и в стольких грехах меня обвиняли, которые есть у меня и которых нет, что иной раз мне кажется, уехать бы куда-нибудь и просидеть года два, чтобы только ругани не слышать.
Но, конечно, я на второй день от этого пессимизма опять приободряюсь и, засучив рукава, начинаю драться, определив свое право на существование как писателя революции, для революции, не как отщепенца. То есть смысл этой выставки — показать, что писатель-революционер — не отщепенец, стишки которого записываются в книжку и лежат на полке и пропыливаются, но писатель-революционер является человеком — участником повседневной будничной жизни <и> строительства социализма».
Выставка «20 лет работы Маяковского» открылась 1 февраля 1930 года в Доме Федерации объединения советских писателей (ныне Правление Союза писателей СССР, ул. Воровского, 50). Конференц-зал и две смежные с ним комнаты, отведенные для выставки, с трудом умещали образцы работ поэта и художника, выполненных за два десятилетия. На выставке демонстрировались все издания, в которых печатался поэт, — книги, альманахи, журналы, газеты. «Книги Маяковского — всего 1 250 000», — поясняла табличка над стендами. По одному от каждого названия представительствовали журналы и газеты, в которых сотрудничал Маяковский. Газетные стенды, раскрывающие связь поэта с многомиллионным читателем, его работу в периферийной прессе, шли под полемическим лозунгом «Маяковский не понятен массам». Макеты «Мистерии-Буфф» и «Клопа» представляли работу Маяковского на театре. «Лаборатория» демонстрировала его черновые и беловые рукописи, раскрывая творческий процесс. На стенде «К автобиографии», рядом с документами об учебе в Кутаисской и Московской гимназиях, была расположена нелегальная политическая литература — брошюры, листовки, прокламации, — характеризующая круг интересов юноши Маяковского. Материалы Московского охранного отделения, департамента полиции, военного суда раскрывали историю трех арестов «Высокого» (под этим именем Маяковский значился в донесениях охранки).
Карта Советского Союза с прочерченными маршрутами поездок Маяковского и диаграмма «Маяковский на эстраде» указывали названия городов, в которых побывал поэт с 1926 по 1930 год.
Два других зала выставки демонстрировали образцы работы Маяковского в РОСТА, его лозунги к агитационным плакатам и рекламам.
Поэма «Во весь голос» создавалась в процессе работы над подготовкой выставки и была закончена к 26 января 1930 года. Соотнесение поэмы с экспозицией выставки дает представление о процессе рождения образов, о движении поэтической мысли, развивающейся от конкретных фактов к широким художественным обобщениям.
