Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920
Шрифт:
Но, как бы то ни было, назначение его, особенно при существовавших в то время общественных настроениях, было несомненно крупной государственной ошибкой. Оно еще более подлило масла в огонь и, весьма вероятно, приблизило взрыв готовящейся катастрофы.
Достойным соперником Протопопова по общественной ненависти являлся министр юстиции И. Г. Щегловитов. В училище Правоведения, которое он окончил с золотой медалью, он позировал либералом, пользовался репутацией «красного» и по окончании курса принимал участие в передовом журнале «Правда», значился в списках «Милюковского министерства», предложенного Д. Ф. Треповым в 1905 году. Но как отчаянный карьерист он вскоре приурочивается к господствовавшему при Дворе настроению и превращается в самого ярого реакционера. Он делается правой рукой министра юстиции Н. В. Муравьева и призывается впоследствии на его место. За несколько месяцев до революции он назначается председателем
Общий развал, господствовавший в России за последние годы царствования Николая II, увлек за собою и высшие церковные круги.
Неурядица господствовала и в военных сферах, что было особенно опасно в самом разгаре войны. Военный министр, жизнерадостный Сухомлинов, уважения не заслуживал, и этим настроением пользовался товарищ его, генерал Поливанов, который, не стесняясь, вел против него подпольную интригу.
Генерал Сухомлинов отдан был, в конце концов, под суд и лишен звания генерал-адъютанта – одна из крупнейших по последствиям своим ошибок последних годов царствования Николая II. В войсках пущено было опасное, особенно в военное время, слово «измена». К тому же, легкомысленно использованные в начале войны Главнокомандующим лучшие наши боевые части, гвардия в том числе, были выбиты из строя после первых сражений. Большинство испытанных кадровых офицеров легли на полях битв и заменены были офицерами резервными, принадлежащими, по большей части, к радикально настроенным слоям нашей злополучной интеллигенции. Высшее командование подделывалось зачастую под их настроение и само либеральничало, тем самым способствуя развалу нашей армии. Генералы, как, например, Рузский, Брусилов и многие другие им подобные, щедро награжденные Государем, при первом же случае предали своего монарха. Таков был, к прискорбию, в большинстве случаев удельный вес нашего высшего командного состава.
Неудивительно, что при таком печальном положении, пущенное после Сухомлиновского процесса в войска слово «измена» имело успех и содействовало окончательному упадку дисциплины и уверенности солдат в своих полководцах.
Я уже имел случай упоминать об ужасающей развращенности нашего общества в годы, предшествовавшие революции. Спекуляция и игра на бирже достигли небывалых размеров. Громадные состояния росли, как грибы. Какое-то безумие охватило наши общественные круги. Деньги наживались легко и поэтому легко и тратились.
У городского населения недоставало хлеба и топлива, а в то же время придворный ювелир Фаберже сознавался мне, что именно в это тревожное время он делал самые блестящие дела. Покупателями являлись лица, которые раньше не решились бы переступить его порога. Они принадлежали к категории, известной под названием «les nouveaux riches», которых занимала лишь высокая цена приобретаемых ими предметов, а отнюдь не их качество.
Театр и ночные рестораны были переполнены. В них происходили целые оргии, в которых принимали участие некоторые из Великих Князей. Другие из них, вроде, например, Великих Князей Александра и Николая Михайловичей, стараясь подделаться под общественное настроение, либеральничали и открыто критиковали царскую чету в Яхт-клубе, сыгравшем столь грустную роль в дни, предшествовавшие революции. В этом великосветском притоне усердно раздувались всевозможные легенды о Распутине, и те же лица, которые поносили старца в клубе, унижались затем перед ним, чтобы через него приобрести себе те или иные «богатые милости». В некоторых малочисленных кругах, сознающих всю опасность положения, вместо того, чтобы постараться открыть глаза Государю, не стесняясь, говорили о необходимости дворцового переворота. Я помню, как мне пришлось присутствовать в кабинете одного из видных товарищей министра, при беседе его с двумя сенаторами. Если бы я закрыл глаза, то я мог бы подумать, что я нахожусь в обществе заядлых революционеров.
Печать, со своей стороны, не находилась на высоте переживаемого тревожного времени. Катковы, Аксаковы, Мещерские, Суворины сошли со сцены и заменены были пигмеями печатного слова. Господствовала критика существовавшего положения, без указания способов выйти из него. Большинство газет настаивало на министерстве так называемого «доверия», то есть в сущности на приходе к власти тех, которые подобно Родзянко, Милюкову и др. доказали впоследствии свое полное ничтожество, играя активную роль во Временном Правительстве.
Одновременно
…Портфель Сазонова перешел к Б. В. Штюрмеру, назначенному в то же время и председателем Совета Министров. Даже в то время, когда у нас уже перестали удивляться странным назначениям на высшие государственные должности – и то назначение Б. В. Штюрмера главою правительства и особенно министром иностранных дел произвело большую сенсацию.
До своего назначения Б. В. Штюрмер никакого касательства к дипломатии не имел. Вся карьера его была в высшей степени несложная: проведя долгие годы заведующим экспедицией церемониальных дел, он был назначен сначала ярославским, а затем тверским губернатором. Почему он попал в члены Государственного Совета – было совершенно непонятно, так как «советовать» он мог лишь по делам церемониальным, компетенции Государственного Совета не подлежащим. В Петроградских салонах утверждали, что своим назначением он был обязан близостью к графине Игнатьевой и к генералу Богдановичу, а также и своей близостью к Распутину. В Государственном Совете Штюрмер ни разу не выступал, ограничиваясь голосованием с крайними правыми. Совершенно необразованный, но от природы неглупый, он все свои умственные способности направлял чуть ли не исключительно на интриги, в которых он был виртуозом.
Весьма естественно, что, ничего не смысля в делах внешней политики, Штюрмер всецело поддался влиянию своего товарища, А. А. Нератова, а сам сосредоточил все усилия свои на укреплении своего положения при Дворе. Английский посол, сэр Джордж Бьюкенен, был уверен, что новый министр является сторонником нашего сепаратного мира с Германией. Позволяю себе, со своей стороны, не разделять его взглядов. Штюрмер был простым исполнителем царских велений, Государь же, при всех своих недостатках, отличался лояльностью и не способен был заключить договор, несогласный с принятыми им перед союзниками обязательствами, хотя, быть может, ввиду позиции, занятой последними в 1915 году и революционного брожения, охватившего наше отечество, сепаратный мир и отвечал бы нашим экономическим и государственным интересам.
Пробыв короткое время министром иностранных дел и ничем, кроме интриг, не ознаменовав своей деятельности, Штюрмер был уволен и заменен Н. Н. Покровским.
Назначение его было не менее неожиданным. Новый министр также до своего назначения вопросами внешней политики не занимался. Вся его карьера прошла по Министерству финансов во времена Витте и Коковцева, причем последний назначил его своим товарищем. Затем он был призван в Государственный Совет и занимал некоторое время место государственного контролера. Но, на этот раз, выбор Николая II оказался удачным. Н. Н. Покровский отличался здравым смыслом и проницательностью и весьма быстро освоился со своим новым положением. Вначале чины Министерства иностранных дел и иностранные дипломаты относились к нему довольно скептически, но вскоре им пришлось изменить свои взгляды, убедившись в том, что в лице Покровского вверенное ему министерство обрело начальника, знающего, чего он желает и способного проводить свою волю.
Николай Николаевич вполне отдавал себе отчет в тревожном положении России. Он ясно видел, что мы катимся по наклонной плоскости в пропасть, где ожидала нас революция. Будучи с ним в самых дружеских отношениях, настроение его мне было прекрасно известно. Как-то раз я сидел у него вечером в столь знакомом мне министерском кабинете, окна которого выходили на Дворцовую площадь. Покровский был в самом мрачном настроении духа и задумчиво глядел в одно из окон своего кабинета. Когда я спросил его, что так упорно приковывает его внимание, он отвечал мне: «Мой дорогой, я любуюсь чудными канделябрами, окружающими колонну Александра Первого, и думаю, на котором из них мне суждено висеть…»