Во власти ночи
Шрифт:
— Вы имеете в виду свое отношение к черным?
— Да… Знаете, мы ведь тоже не очень верим в цивилизованность черных. Это даже не предрассудок, скорее… нет, наверное, все же предрассудок. Мне лично теперь будет легче, и я этого боюсь. Когда я жила в Индии, меня ужасало откровенное предубеждение против обучающихся там африканских студентов… А сейчас помолчим немного, прошу вас.
Ты, оказывается, бываешь милой, когда даешь волю своим слабостям, подумал он, а вслух сказал:
— При любой неуверенности и опасениях, даже при угрозе поражения, главное— продолжать борьбу. А чтобы оставаться
— Быть человеком. Это вы считаете самым важным?
— Быть или вновь стать человеком и культивировать в себе это свойство. Для меня это единственное оправдание.
— С вами я чувствую себя старой, циничной, жестокой. — Иронии не получилось, и он уловил в ее словах какую-то странную умиротворенную горечь. — Вы рассуждаете, словно ребенок, живущий в мире фантазий, которому и невдомек, что его подстерегают опасность и зло. Мы же должны помнить о реальной действительности. Достаточно очутиться за этими стенами, и вы сразу же столкнетесь со злом.
— Если реально существует только зло, какой же смысл бороться?
— Мы, кажется, повторяемся, — проговорила она устало.
Наступило молчание. Спокойное, мирное молчание, когда все ясно и когда теряется всякое представление о времени и пространстве.
И вот, когда они сидели, погруженные в молчание, пришел Сэмми Найду. Он пришел с улицы, и его глазам не надо было привыкать к темноте. Слуга провел его в темную гостиную и показал на стеклянную дверь, выходящую в сад. Перед этой дверью Сэмми остановился. Он решил было, что они уснули, но тут же усомнился в этом. Спящие люди редко излучают токи, а сейчас атмосфера была густо насыщена ими, и Сэмми Найду это почувствовал.
Что за черт, мысленно выругался он и на цыпочках прошел в заднюю часть дома. В кухне он застал двух худощавых женщин и высокого молодого человека с обильно напомаженными волосами. Не обращая внимания на женщин, Сэмми Найду подошел к мужчине:
— Что там происходит, Дики?
— Ничего.
— Что значит «ничего»?
— Они спустились вниз, поели, потом пошли в сад. Вот и все.
— Я же велел тебе наблюдать и слушать, о чем они будут говорить.
— А я так и делал.
— Ну, и что же?
— Да так, какую-то околесицу несли, я толком и не понял. Даже о политике как-то смешно говорили. Не так, как мы. Они, кажется, вовсю веселятся.
— Любовные штучки? — небрежно бросил Найду.
Вопрос поставил Дики в тупик.
— Нет, они не брали друг друга за руку, не обнимались и не целовались, ничего такого не было, и про любовь не говорили, а что-то между ними все же есть. Это я не сразу заметил, потом.
— А сначала что было?
— Я же сказал, они спустились вниз, и она накормила его ужином. Держалась она с ним так, как и все мы. Потом они стали спорить. — Дики заметил, как Найду изменился в лице. — Не так, как мы спорим, а как белые. Когда я работал в гостинице в Дурбане, мне приходилось видеть: без оскорблений, без крика, тихо, но сразу ясно, что ссорятся. Ну, вы знаете, как это обычно бывает…
— О чем они спорили?
— Она рассказывала, как убивали индийцев. Знаете…
— Да. А он стал возражать?
— Нет, он хотел сказать, что сожалеет, а она не дала и слова вымолвить. Потом рассказала, как мы к ним относимся.
— Дальше.
— Они пошли в сад и там продолжали вот так же странно ссориться. Сначала говорили об Африке и о цветном барьере, и об индийцах, а потом началась эта чудная тарабарщина: «я да мой народ», «ты да твой народ», потом о смерти, о рождении, и почему люди борются. Они так и сыпали английскими словами. Я горжусь мисс Ди, она не давала ему спуску! Но этот маленький кафр, скажу вам, хороший перец!
Укоризненный взгляд Найду заставил Дики спохватиться. С униженным видом он принялся оправдываться:
— Простите, Сэмми, простите меня. Нечаянно вырвалось. — Потом изобразил заискивающую улыбку: — Держу пари, между собой они все равно называют нас обгорелыми головешками и кули.
Но его просительный вид и просительный тон не возымели действия.
— Слушай, Дики, — холодно сказал Найду, — если я еще раз услышу это слово, ты снова отправишься на сахарные плантации, понял?
— Понял, Сэмми, понял!
— Так. Что же было дальше?
— Ничего. Эта забавная перепалка не прекращалась, и я понял лишь одно — они разговаривали ласково и нежно, как влюбленные. Потом они замолчали и с тех пор сидят вот так.
— И долго они молчат?
— По-моему, долго. Может, десять, а может, двадцать минут.
Некоторое время Сэмми Найду стоял в раздумье; его круглое черное лицо было спокойно и бесстрастно, большие руки засунуты глубоко в карманы темно-синего пиджака. Огромный, уверенный в себе, он был подобен утесу. Старшая из женщин внимательно посмотрела на него и заметила, что его лиловые губы словно припудрены пеплом, а глаза воспалены. Она вспомнила, что уже не раз бывало, когда он вот в таком же виде появлялся здесь поздно ночью, и доктор всегда требовал, чтобы прежде всего он поел.
— Вы хотите есть, мистер Найду?
Найду, казалось, угадал ее мысли и улыбнулся:
— Ты заменила доктора, Кисеи.
— Доктор говорит, что вы очень ценный для нас человек, мистер Найду, поэтому мы должны о вас хорошенько заботиться.
— Все люди ценные, Кисеи.
Кисеи, казалось, хотела возразить, но передумала.
— Садитесь, мистер Найду, я что-нибудь разогрею для вас.
— Попозже, — сказал Найду. Затем его лицо расплылось в доброй, благодарной улыбке. — Я скоро вернусь, а ты пока подогрей, хорошо?
Кисеи так и засветилась:
— Вас будет ждать горячая и вкусная еда, мистер Найду.
Так вот какие чувства пробудил он в Ди, думал Найду, уходя из кухни; но Ди не из простых доверчивых индийских женщин, чтобы смотреть на него так, как смотрит на меня Кисеи. Что же случилось? Может быть, Дики Наяккар просто дал золю фантазии? Но Дики — серьезный и надежный человек.
На этот раз Сэмми Найду сделал так, чтобы они заметили его приближение. Он хлопнул стеклянной дверью и кашлянул. Оба они тотчас поднялись со своих мест. Царившая здесь ранее атмосфера рассеялась. Но Ди казалась несколько смущенной, будто ее застали за каким-то неподобающим занятием.