Во власти женщины
Шрифт:
143)
Когда мы выходим на улицу, Марианна бросается мне на шею. Она говорит, что я был решителен и сексуален. Она увидела меня в новом свете, и ей это нравится. Держась за руки, мы идем к нашей гостинице, Марианна гордится мной и целует у всех на глазах. Я прошу ее поостыть.
По дороге она все время вспоминает, каким несговорчивым был галерейщик и как здорово я его обработал. Марианна убеждена, что я поразил не только ее, но и самого Господа Бога озадачил, и я чувствую, что должен попросить ее немного угомониться. Будет тебе, говорю я, перестань.
В номере у нас с Марианной все опять сходится, и мы проводим остаток дня в постели. Я начинаю понимать, что нужно, чтобы у нас с Марианной все сходилось.
144)
Мы
Марианна считает, что мы теряем слишком много времени на подобные споры, а я говорю, что мне это нравится. Когда изучаешь жизнь достаточно долго, приходишь к выводу, что она состоит из таких вот простых вещей, говорю я. Марианна фыркает и говорит, что я слишком молод и ничего еще не изучал достаточно долго. Но я уверен, что, даже прожив до восьмидесяти пяти лет, я не изменю своей точки зрения. Тогда Марианна говорит: поживем — увидим, я так и знал, что она это скажет.
145)
Марианна увидела под припаркованной машиной дохлую птицу. Она разволновалась (бедняжка). Я спрашиваю, взволновало ли ее то, что птица дохлая, или то, что она дохлая и лежит под машиной. Марианна обзывает меня бесчувственным. Но я не бесчувственный. Я говорю, что по-моему тоже это грустное зрелище. Она спрашивает, знаю ли я, что значит быть птицей в Париже (а сама заведомо решила, что я знаю об этом слишком мало или вообще ничего). Я холодный и высокомерный, говорит она. Но я считаю, что она несправедлива, и если хочет знать, то птицам живется в Париже совсем не плохо. Здесь живет несколько миллионов человек, говорю я, и сомнительно, чтобы у всех у них была охота отдавать свою любовь себе подобным. А следовательно, многие свою потребность о ком-то заботиться обращают на птиц (французский хлеб через сутки можно уже только выбросить). Марианна затыкает уши и говорит, что не желает слушать эту самодовольную брехню. Она расстроена, и я не должен расстраивать ее еще больше. Прости, говорю я.
Вскоре Марианна спрашивает, действительно ли я думаю, что птицам в Париже живется не так уж плохо. Да, я так думаю. Она говорит, эта мысль ее несколько утешила. Но ей равно немного жалко мертвую птицу под автомобилем. Мне тоже. Немного жалко всех мертвых птиц, говорим мы.
146)
Неожиданно Марианна объявляет, что у нее был день рождения. Несколько дней назад. Мне обидно, что она ничего мне об этом не сказала, но она говорит, что ей не нравится праздновать тот факт, что время не стоит на месте. По ее мнению тот, кто придумал праздновать дни рождения, сделал это, чтобы мы веселились и не думали, что стали старше (о чем было бы естественно думать в любой день рождения). Когда человек поет или у него рот набит печеньем, для страха и меланхолии просто не остается места, говорит Марианна.
Но уж если она все равно думает об этом, возражаю я, то, наверное, нелишне было бы сейчас поесть торта или получить несколько подарков. Однако Марианна со мной не согласна. Она говорит, что праздновать дни рождения придумал какой-нибудь злобный чертенок. Я защищаю его и говорю, что он наверняка не имел
147)
Никто из нас не заснул в ту ночь. Мы несколько раз занимались любовью, но перестали, когда оба признались, что делали это лишь затем, чтобы измотать себя и заснуть. Все-таки странно, что мы можем поехать, куда хотим и когда хотим, говорит Марианна.
Мне это не кажется таким уж странным, но, если она объяснит подробнее свою мысль, может быть... Она говорит, что достаточно вспомнить, как было всего лет сто назад или пятьдесят (если на то пошло). Такое путешествие, как наше, было тогда почти невозможно. Я говорю, что понимаю ее. Сейчас стоит только сесть на поезд, мечтательно говорит она. Да, и мы помчимся со скоростью более ста километров в час и приедем, куда только пожелаем, говорю я. Марианна считает, что скорость поезда не имеет значения. Это ей безразлично. Я же считаю, что скорость имеет значение, даже если ей это и безразлично. Она соглашается. Но самое главное, что человек знает, когда поезд отправляется и когда прибывает в пункт назначения. Тогда можно настроиться на то, что проведешь в поезде определенное время, зная, что путешествие рано или поздно закончится, говорит Марианна. Я возражаю ей. Чтобы поезд через определенное время прибыл в нужное место, он должен идти с определенной скоростью, говорю я. Да, но это уже вопрос техники, и, с точки зрения Марианны, совершенно несущественный (главное — чтобы ей было известно время отправления и время прибытия, а в остальном поезд может идти с любой скоростью). Нет, не может, возражаю я. Чтобы прибыть вовремя, он должен соблюдать определенную скорость, большую или меньшую, время прибытия зависит от скорости поезда. Я начинаю горячиться. Но Марианне больше не интересно спорить.
Она говорит, что я безнадежен, что каждый наш спор заставляет ее думать, что за этим стоит нечто большее. Что-то, что не вмещается в рамки нашего понимания. Но она считает, что это получается у меня совершенно неумышленно (хотя от этого и не легче). Ты напрасно в этом так уверена, возражаю я и говорю, что не мешало бы ей тоже немного расширить ее собственные рамки понимания, чтобы сделать его повместительнее.
148)
Мы видим двух пожилых людей, которые выходят из поезда метро. Престарелая пара. Они всегда знали друг друга. Обоих одинаково сгорбила старость. Он открывает дверь и проходит первым. Делает шаг, другой. Потом поворачивается направо. Поворачивается всем корпусом. Давно прошли те времена, когда он мог повернуть только шею. Он поворачивается и, бросив взгляд назад, убеждается, что жена следует за ним. Они подходят к лестнице. Она по-прежнему идет на два шага позади него. В руке у мужа маленький пакет.
Я смотрю на Марианну. Она — на меня. Мы смотрим на стариков. Поезд трогается, и никто из нас не в состоянии сказать ни слова.
149)
Марианна просыпается и говорит, что ей немного жалко, что я не негр (в Париже много красивых негров, говорит она). Я говорю, что, к сожалению, ничем не могу ей помочь. Это она прекрасно понимает. Одна из тех вещей, с которыми надо смириться, говорю я. Марианна согласна. Говорит, что не упрекает меня. Нисколько. Но ведь можно немного и помечтать. Да, разумеется, соглашаюсь я.
И предлагаю, чтобы она в темноте представляла себе, будто я негр (ведь, кроме нас, тут никого больше нет). Но Марианне эта мысль не нравится. Она говорит, что это может превратиться в дурную привычку.
150)
Я привязываю картину к своему рюкзаку. И мы идем на поезд. Мы говорим, что нам не важно, куда он нас привезет. Марианна хочет сойти, как только мы почувствуем, что надо сойти именно здесь. На первой попавшейся станции? Она уже не будет первой попавшейся, говорит Марианна, поскольку, когда человек слушается своей интуиции, он делает правильный выбор. Я спрашиваю, чьей интуиции мы должны слушаться, твоей или моей? Как знать, а вдруг мы с тобой почувствуем одинаково, отвечает она. Да, как знать.