Вода, настоянная на чернике
Шрифт:
Когда совсем наступает лето и в тростнике появляются первые стайки суматошных утят, луды узнать и увидеть проще… Черная вода, вода без дна, пришедшая сюда из елового лога, такого же черного и таинственного, как само озеро. Такая вода молчит глубиной и тайной, и над этой тайной цвета вороненого крыла вдруг раскрываются белые огни лилий. К полудню, когда цветы раскрываются совсем, огонь лилий кажется остановившимся, остановившимся навсегда. Вначале он жил, разгорался новыми лепестками, расходился шире и ярче, но вот достиг чего-то очень большого и остановился, будто испугался своей тайной силой погубить
Я нигде не встречал таких лилий, как на глухих таежных озерах. Цветы, наверное, не уместились бы на ладони. Их нельзя было сорвать, взять с собой. На них можно было только смотреть, забыв, что на свете есть еще что-то более прекрасное… Для меня эти лилии остались навсегда белым, чистым цветом, которому люди дали имя – верность и который здесь, в тайге, живет рядом с вековым молчанием елей, запахом смолы, плеском тяжелой рыбы и спокойным огоньком ночного костра, что разложил на берегу человек, поселившийся на таежном озере…
Теперь, хотя и робко, я мог назвать это озеро своим. Это право приходило ко мне вместе с открытием тех тайн, которые сначала глубокая, сумрачная вода долго не соглашалась отдать мне. Но я ждал и хорошо помнил по прежним свиданиям с тайнами, что такое несговорчивое молчание должно было все-таки кончиться.
Первое молчание воды нарушила черемуха. Белый, легкий цвет берегов упал в озеро и разбудил рыб. В заливах и на отмелях тут же завозились щуки. Щуки уже успели отдохнуть после нереста и, узнав по цвету черемухи свое время, бросились охотиться.
Черемуха отцвела, и тут же исчезли щуки. Снова вернулось молчание воды, и я опять ждал – теперь ждал, когда займется белым махровым огнем цветов рябина…
С рябиной снова появились щуки, и озеро еще раз рассказало мне, что для ее обитателей белый цвет был сигналом к пробуждению.
Рябина отгорела не так быстро и широко, как черемуха. Кончился июнь, и я ждал теперь, когда поднимутся над лудами первые блестящие листья белых лилий. Эти листья будут долго тянуться к свету еще не развернувшимися трубочками, потом они узнают легкий ветерок, голоса птиц, туман северной белой ночи, раскроются и останутся на воде до самой осени. Вслед за листьями должны появиться из воды бутоны, а там и цветы белых лилий. А за первыми белыми цветами к лудам могут подойти голубые окуни…
Лодка возвращалась домой немного усталой от дальней дороги. Скорей всего это была даже не усталость, а хорошее спокойное чувство, которое всегда появляется у человека, когда трудное ожидание оправдывает себя. В этом тихом спокойствии совсем не хочется быстро работать веслами… Сегодня утром раскрылась первая лилия. Она появилась не на луде, а в неглубоком ручейке, что незаметно приходил в озеро. Это была простая лилия. Она почти не напоминала собой настоящие цветы таежных озер – она была куда меньше и неприметней, но она была первой.
Эту лилию я увожу с собой в лодке как подарок, что преподнесло мне озеро в знак расположения. Подарок был дорог, как улыбка хорошего человека, которую он отдал тебе в награду за долгую и трудную дорогу к нему. Я прошел эту дорогу и теперь точно знал, что скоро встречусь с голубым окунем и тогда смело назову это озеро своим…
Вслед за первой лилией, появившейся в ручье, разом и широко вспыхнули белые огни по лудам. Они вспыхнули, как крылья белых птиц, взметнувшихся над водой. И тут же возле луд появился долгожданный окунь. Он действительно был голубым. Холодная синева горела по спинам и бокам этих рыб. И по этой прозрачной синеве можно было угадывать глубокое ключевое дно озера.
С каждым днем белый огонь на лудах расходился все шире и шире. Казалось, он без конца будет разгораться все новыми и новыми лепестками. Но однажды белый огонь остановился, и я осторожно поймал себя на мысли, что лодка теперь уже не так охотно идет к лудам… Лодку хотелось повернуть в другую сторону, уплыть к ручью, где недавно цвела самая первая лилия.
Наверное, теперь там было уже много-много таких цветов… Наверное, эти цветы были больше и ярче, чем тот, первый, сорванный мной. И если бы мой небольшой цветок по-прежнему оставался там, то его, пожалуй, уже и не удалось бы отыскать.
Я повернул свою лодку к ручью, но никаких лилий там не увидел. Вода в ручье как будто потемнела, позеленела, и вместо белых, чистых цветов на темной болотной воде самодовольно покачивались желтые кувшинки-кубышки…
Желтый цветок кубышки почти никогда не встретишь на лудах, среди волн и ветра, где в прозрачной воде голубым цветом вспыхивают рыбы. Заваленные корягами берега, заросшие гнилые заливы – там над вязким мелким дном и жили желтые цветы.
Теперь желтый цвет преследовал меня повсюду. Он закрывал озеро, прятал от меня воду, и даже голубые окуни стали казаться мне всего-навсего зелеными ленивыми рыбами. Озеро больше не было моим. Оно перестало держать меня около своей воды, и эта вода снова становилась угрюмой и настороженной. Память обратной дороги становилась во мне все глубже и острей. Все это было началом лесного одиночества. Одиночество все ближе и ближе подходило к моему ночному огню и все чаще и чаще напоминало историю о белой лилии и таежном ручье…
В этой истории не было ничего хитрого. Речь шла о простом таежном ручье, по которому рыбак каждый день ездил ловить рыбу. И однажды занятый лесной работой человек заметил лилию, заметил сначала между прочим, как сигнал к тому, что скоро широко пойдут к лудам стаи окуней. Рыбак встретил рыбу, но оставил лилию в памяти. Позже он стал замечать за собой, что его все время тянет к ручью – лилия продолжала цвести на том же самом месте. Но однажды лилии не стало – она погибла, отгорев положенный срок. Рыбак загрустил и вернулся домой. Говорят, что он вернулся слишком поздно… Вот, наверное, поэтому простая лесная история и заканчивается грустными словами: «Берег ее, да не уберег… А красивая была…»
На лудах еще горело много белых огней, еще вовсю цвели лилии и можно было ловить, ловить и ловить рыбу… Но моя лилия уже отцвела. Она погибла в тот день, когда я сорвал ее… Теперь у меня не было никакой лилии, и, может быть, именно поэтому раньше обычного пришли ко мне и память обратной дороги, и та лесная история, в которой рассказывается, как за временной разлукой человек потерял свою любовь…
Кто он был, этот человек, для которого цвели здесь необыкновенные цветы и выходили к лудам голубые окуни и которого до сих пор еще помнила глубокая загадочная вода?..