Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века
Шрифт:
Но Рутерфорд постоянно пытался ее понять. Он знаками спрашивал ее название то одного, то другого предмета, и она ему отвечала. Мало-помалу он заучил довольно много новозеландских слов и стал понимать, о чем говорит Эшу. Через месяц он уже и сам мог кое-что сказать по-новозеландски. Когда ему удавалось составить коротенькую фразу, она смеялась и хлопала в ладоши.
Рутерфорд часто развлекал ее всякими забавами и сам смеялся вместе с ней, потому что от природы он был человек веселый. Как всякий моряк, он умел связывать веревки на множество ладов разными хитроумными узлами. Эшу знала только
Рутерфорд сделал ей из коры ветряную мельницу — крохотную вертушку, прикрепленную к палочке рыбьей косточкой. Новозеландцы никогда не видали мельницы, и Эшу восхищалась своей игрушкой, словно маленькая. Так как ветра было мало, ей приходилось бегать, чтобы мельница вертелась. Она бегала по всей деревне, за ней неслись собаки и дети. Взрослые с завистью глядели на нее. Сам Эмаи заинтересовался вертушкой и попросил Рутерфорда сделать ему такую же. Рутерфорд, конечно, сейчас же исполнил просьбу вождя.
Однажды Рутерфорд поймал крысу и принес ее Эшу. Девушка хотела задушить крысу и изжарить, потому что новозеландцы считают мышей и крыс большим лакомством. Но Рутерфорд решил употребить пойманного зверька на другое. Он вырезал ножом из дерева маленькие колесики и смастерил крохотную тележку. В эту тележку он с помощью льняных волокон запряг крысу. Крыса возила тележку до тех пор, пока ее не поймал какой-то мальчик и не съел сырой. Так между Эшу и Рутерфордом завязалась дружба.
Другие пленники тоже часто болтали с Эшу. Они тоже мало-помалу выучились новозеландскому языку, но превзойти Рутерфорда не могли: он бесспорно говорил лучше всех и с каждым днем делал большие успехи. Особенно привязался к Эшу Джек Маллон. Он обучил ее занятию, известному всем европейским девушкам и совершенно неизвестному новозеландкам, — плести из цветов венки.
Только двое не принимали участия в разговорах с Эшу — Джефферсон и Джон Уотсон.
Джефферсон и прежде был молчаливым, угрюмым человеком, а попав в плен к новозеландцам, он был так потрясен всем случившимся, что совсем потерял дар слова. Ничто не интересовало его. Ко всему он относился с полным равнодушием. Из хижины он почти не выходил и все время лежал на сене, глядя в потолок. Когда с ним заговаривали товарищи, он отвечал односложно и неохотно. Он был убежден, что его убьют, и все время ждал смерти. К Эшу он относился так же, как и ко всему остальному, что его окружало, — просто не замечал ее.
Джон Уотсон избегал Эшу по совсем другим причинам. Он ненавидел всех новозеландцев. Он рвался на свободу и стал очень раздражителен. Сердясь, он порой разбрасывал пищу, которую ему давали новозеландцы, и ругал их самыми отборными английскими ругательствами. Рутерфорду несколько раз приходилось удерживать его от драки. Такая драка была бы совершенно бесполезна и могла навлечь только новые несчастья на пленников.
— Я убегу, убегу! — постоянно твердил Джон Уотсон. — Я вернусь в Англию и потребую у короля целое войско для истребления этих людоедов. Мы явимся сюда с пушками и дотла сожжем их деревни. Я не намерен щадить никого. Ты видишь эти сосны, Рутерфорд? Так знай: я обвешаю их людоедами, как на Рождестве обвешивают елки игрушками. В последний раз советую тебе: бежим со мной, приятель!
— Ну куда же мы убежим, Джон? — уговаривал его Рутерфорд. — Ведь их тысячи, а нас только шестеро. Они поймают нас в лесу и убьют. Не лучше ли подождать немного, добиться доверия дикарей? Тогда, если в Новую Зеландию зайдет какой-нибудь европейский корабль, нам, быть может, нетрудно будет уехать.
— Ну и оставайся здесь, рыжий! Подлизывайся к людоедам, а я убегу один! — злобно отвечал Уотсон.
Эшу он возненавидел с самого начала за то, что она была дочь Эмаи. Когда она приходила в гости к пленникам, он забирался в хижину, ложился рядом с Джефферсоном на сено и в бессильной ярости кусал себе руки.
Побег
Моряки прожили в плену уже больше пяти месяцев, а Джон Уотсон и Джефферсон не научились ни одному слову по-новозеландски.
Однажды на рассвете Рутерфорда разбудил треск ружейного выстрела. Он сел и прислушался. За стенами хижины раздавался топот многочисленных босых ног, крики, лай собак. До сих пор Рутерфорд ни разу не видел, чтобы новозеландцы стреляли из ружей, захваченных на «Агнессе». Они носили ружья на спине как будто только для украшения. И этот неожиданный выстрел, эта суматоха в деревне встревожили Рутерфорда.
В хижине был еще полумрак. Обернувшись, Рутерфорд заметил, что четыре воина, обыкновенно спавшие у двери, исчезли. Рядом Джек Маллон испуганно таращил глаза, Джефферсон спал, словно мертвый, но Джон Смит и Томпсон, приподнявшись, взволнованно заглядывали в дверь.
Тут только Рутерфорд заметил, что в комнате их всего пятеро.
— Где Уотсон?! — воскликнул он и вскочил на ноги.
Ему никто не ответил.
— Он бежал, и его застрелили! Вы слышали выстрел?! — кричал Рутерфорд.
Джон Смит кивнул головой.
— Почему он не предупредил нас, что собирается сегодня бежать? — продолжал Рутерфорд. — Ведь вы тоже ничего не знали? Он постоянно твердил о побеге, но я никогда не думал, что он хочет бежать так скоро. Если бы он сказал нам, мы бы его отговорили…
— Вот потому он нам ничего и не сказал, — мрачно вымолвил Джон Смит.
Нестройные крики на улице сливались в сплошной гул. Рутерфорд вскочил и бросился к двери.
— Не уходи! — захныкал Джек Маллон, хватая его за ногу. — Я боюсь… Что теперь с нами будет?
Но Рутерфорд выдернул свою ногу и на четвереньках выполз из хижины. Джек Маллон, Смит и Томпсон последовали за ним. Через минуту они все вчетвером стояли уже посреди улицы. В хижине остался один Джефферсон. Он крепко спал.
Толпа бежала к воротам в частоколе. Заливались лаем псы, испуганные свиньи путались под ногами. Женщины запрудили всю улицу. Мужчины были уже там, впереди, у ворот.
Пленники пошли туда, куда их тянула за собой толпа. Но толпа скоро повернула назад. Рутерфорд и его товарищи отошли в сторону, остановились возле какой-то хижины и принялись смотреть.