Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века
Шрифт:
К воинам опять присоединились женщины и дети. Они тоже хотели принять участие в пиршестве. Растрепанные старухи и голые пятилетние мальчуганы с жадностью поглядывали на ямы, не скрывая своего нетерпения.
Рутерфорду было невыносимо тяжело. Его тошнило от отвращения.
«Мы оставлены про запас, — думал он. — Завтра или послезавтра и нас съедят. Поскорей бы, а то невозможно больше так мучиться!»
И чтобы ничего не видеть, он лег на траву, уткнулся лицом в землю и закрыл глаза. Товарищи его, обессиленные всем пережитым, заснули тяжелым, беспокойным сном. Рутерфорд тоже погрузился в какое-то
Очнулся он только тогда, когда его кто-то толкнул ногой в бок. Товарищи его уже сидели кружком на траве. Рутерфорд сел рядом с ними.
Пир был окончен.
Эмаи решил, что пора накормить оставшихся в живых пленников. По приказу вождя перед матросами навалили гору жареной рыбы: человечье мясо считалось драгоценностью, и пленникам его не предложили. Но пир людоедов отбил у моряков желание есть, и к рыбе они не прикоснулись. Им очень хотелось пить. Какой-то воин принес им воды в кувшине, сделанном из выдолбленной тыквы. Когда моряки утолили жажду, им приказали встать и повели к хижинам.
Идя по деревенской улице, они теперь увидели то, чего не могли рассмотреть вчера вечером из-за темноты. Хижины были похожи на большие пчелиные ульи. Перед хижинами торчали колья, на кольях — человеческие головы.
— Вон голова белого! — крикнул Джек Маллон.
Все обернулись и увидели голову с совсем светлой кожей. Подойдя ближе, они узнали ее. Это была голова капитана Коффайна.
Пленников ввели в хижину, сплетенную из соломы и веток. Дверь была так низка, что моряки, входя в нее, согнулись почти до земли. Окон не было, и свет проникал только через щели в стенах. Не было ни очага, ни дымохода, так как новозеландцы готовили пищу под открытым небом. На земляном полу лежала куча сена, из которого можно было сделать постели. В сене лежали куртки и рубашки пленников, отобранные еще на корабле. Это очень их удивило.
— Зачем они вернули нам одежду, если хотят завтра убить нас и съесть? — спросил Рутерфорд.
— Как я не хочу умирать! — крикнул Джек Маллон.
— Молчи, мальчишка! — оборвал его Рутерфорд. — Не надейся по-пустому. Завтра псы будут глодать наши кости.
— Если завтра нас не убьют, — проговорил Джон Уотсон, — я удеру.
Моряки оделись и разлеглись на сене. В хижине у входа остались четверо новозеландцев, вооруженных мэрами, копьями и топорами. Начались сумерки, затем наступила ночь. Рутерфорд долго не мог заснуть. Неужели у них есть хотя бы слабая надежда спастись? Нет, нет, пощады ждать нельзя!
— Мама! Мама! Мама! — тихо плакал в углу Джек Маллон.
«Бедный парень! — подумал Рутерфорд. — Он в первый раз вышел в море. Его ждет в Дублине мать. Неужели и он никогда не вернется домой?»
Дочь вождя
Эшу
Когда Рутерфорд проснулся, солнечный свет бил уже во все щели хижины. Товарищи его сидели на сене и ждали, что будет дальше. Рутерфорд вскочил на ноги. Он выспался и чувствовал себя снова свежим и сильным. Подойдя к двери, он нагнулся и вышел из хижины. Сторожа его не задержали.
Чрезвычайно этим удивленные, все остальные пленники тоже покинули свою тюрьму и остановились на улице перед дверью. Воины, сторожившие их ночью, вышли вслед за ними, но ничего не сказали.
— Нас здесь не очень строго сторожат, — проговорил Джон Уотсон, блестя черными глазами. — Если так будет продолжаться, нам, пожалуй, удастся удрать.
— Куда же ты удерешь? — спросил Рутерфорд. — Ведь «Агнесса» сгорела, и мы оторваны от всего мира.
— Я спрячусь в лесу и буду дожидаться прихода какого-нибудь другого корабля.
— Корабли заходят сюда раз в десять лет! — усмехнулся Рутерфорд.
Новозеландская деревушка жила мирной жизнью. Воины спали на солнцепеке, не выпуская, впрочем, оружия из рук. Под кольями, на которых торчали отрубленные человеческие головы, женщины кормили детей и плели из прутьев большие корзины. Увидев пленников, они повскакали с мест и принялись с любопытством их разглядывать. Многие женщины улыбались, и улыбки эти показались Рутерфорду довольно приветливыми. Одна почтенная мать семейства, окруженная голыми ребятишками, протянула им корзинку, в которой лежало несколько кусков жареного мяса.
Моряки были очень голодны, но к мясу они не притронулись. Им все казалось, что это мясо их убитых товарищей. Женщина, увидев, что мяса они не едят, притащила им корзину, полную жареной рыбы и печеной картошки. Матросы принялись за рыбу и картошку, а женщины разделили между собой мясо.
Вдруг из самой большой хижины вышел Эмаи в сопровождении пяти младших вождей. Дремавшие на солнце воины сейчас же вскочили на ноги, а женщины и дети отошли в сторону. Эмаи что-то приказал, и воины, окружив пленников, схватили их за руки.
Пленники были уверены, что их сейчас выведут на поляну и убьют. Но вместо поляны их повели к частоколу и вывели через ворота из деревни. Тут Эмаи простился с младшими вождями. Младшие вожди и большинство дикарей вернулись в деревню, а Эмаи с пленниками и сорока воинами направился в лес.
Они шли в глубь острова и всё удалялись от берега моря. Каждого матроса вели под руки двое. Остальные воины были нагружены награбленным с «Агнессы» добром. Они несли ружья, топоры, вилки, одеяла, кастрюли, мешочки с пулями и порохом, матросскую одежду — всю добычу, которую Эмаи оставил лично себе. Один новозеландец тащил под мышкой огромную книгу в красном переплете, на которой была вытиснена надпись: «Судовой журнал трехмачтового брига „Агнесса“ за 1816 год».
Лесная тропинка то круто взбиралась вверх, то бежала вниз. Из зарослей папоротника торчали голые серые скалы. В ветвях пели скворцы с красными гребешками на головках, прыгали пестрые попугаи. Где-то вдали куковала кукушка. Путь им иногда преграждали болота, заросшие высоким тростником. Новозеландцы не обходили их, а лезли прямо в воду. Иногда они проваливались в топкую грязь по самые плечи. Но это нисколько их не беспокоило. Они только перекладывали свою ношу на голову, чтобы не замочить ее, и шли дальше.