Водители фрегатов
Шрифт:
Крузенштерн замахал человеку в лодке рукой, прося его приблизиться к кораблю. Но тот изо всех сил стал грести к берегу и скрылся в тумане.
Впрочем, как только «Надежда» стала на якорь, ее окружило несколько десятков лодок; в каждой из них сидел человек с такой же бородой и в такой же соломенной шляпе. Крузенштерн знаками пригласил их всех на палубу, и они сразу же забрались по канатам, таща на спинах кули с рыбой. Поклонившись несколько раз до полу, как кланяются японцы своим начальникам, они выпрямились, благодушно улыбаясь в широкие бороды.
— Айн? — спросил их Крузенштерн.
— Айн,
Рыбу они отдали русским в подарок, не попросив за нее ничего взамен. Но Крузенштерн непременно хотел что-нибудь им подарить. Он приказал принести на палубу множество мелких европейских вещей. Айны с удивлением и восторгом разглядывали бусы, ножи, топоры, посуду. Но больше всего им понравились блестящие медные пуговицы. Они подбрасывали их в воздух, передавали из рук в руки, хохотали. И Крузенштерн долго не мог растолковать своим гостям, что он дарит им эти драгоценные пуговицы в полную собственность. Айны не верили такой щедрости, отдавали пуговицы назад и, когда наконец убедились, что могут взять их с собой, очень обрадовались. Зажав пуговицы в своих больших кулаках, они попрыгали в лодки и уехали на берег.
Морякам очень хотелось погулять по твердой земле. Последний раз они нагулялись вволю в Петропавловске — девять месяцев назад. С тех пор они были почти безвыходно заперты на своем корабле. И теперь, когда «Надежда» стала на якорь, все мечтали поскорее съездить на берег, хотя это было небезопасно: Хоккайдо все-таки японская территория.
Оставив корабль на попечение Ратманова и взяв с собой моряков и ученых, Крузенштерн сел в шлюпку. Шлюпка понеслась к берегу, скрытому туманом. Возле самого берега путь ей преградили клокочущие буруны, пройти сквозь которые было очень опасно. Но тут на помощь явились айны на своих маленьких мелкосидящих лодках.
Айны ловко, без всякого вреда для себя, проскакивали сквозь бурлящую пену, где всякая европейская лодка неминуемо опрокинулась бы. Окружив корабельную шлюпку, они пересадили в свои лодки моряков и перевезли их вполне благополучно через буруны на берег.
На берегу Крузенштерна прежде всего поразил глубокий снег. Был уже май, а в мае снега не сыщешь даже в местах, расположенных гораздо севернее, чем Хоккайдо, например в Архангельске. Снег, покрывший Хоккайдо, только начинал подтаивать, так что нечего было надеяться, что он весь растает раньше начала июня. Этот глубокий рыхлый снег очень огорчил моряков: он лишал их возможности как следует погулять. Им оставалось только бродить по нескольким узким тропинкам, протоптанным между избами.
Изб было пять. Они стояли на берегу под соснами, похожие на избы русских крестьян: стены были сделаны из толстых, потемневших от времени бревен, крыши соломенные, трубы глиняные. Ничем они не напоминали легкие японские домики, построенные из тонких досок и картона. От русских изб их отличали только окна, сделанные не из стекла или слюды, а из прозрачных тюленьих пузырей. Возле каждой избы был сарай, где хранилась копченая рыба.
Айны стали наперебой зазывать гостей в свои избы. Крузенштерн зашел в одну из них. В избе не было никакой мебели, и вся семья — десять человек — сидела на полу и обедала. Обед состоял из рыбы и рисовой каши.
— Я очень хочу посмотреть шерсть, которая растет у них на теле, сказал лейтенант Головачев, обращаясь к Крузенштерну. — Как вы думаете, капитан, нельзя ли попросить их раздеться?
Крузенштерн и сам был очень этим заинтересован. Кто же не хочет посмотреть такую диковину — человека, на теле которого растет шерсть! И он стал упрашивать молодого айна на минуту снять его меховую шубу. Тот был очень удивлен, никак не мог понять, для чего он должен раздеваться, но в конце концов уступил. Оказалось, что шуба из собольих шкур была надета прямо на голое тело. Он сбросил ее.
— Где же шерсть? — воскликнул удивленный Головачев. — На нем растет не больше шерсти, чем на нас с вами, капитан!
Действительно, никакой шерсти на теле айна не оказалось.
Они заставили его несколько раз повернуться, осмотрели грудь, спину, плечи, но ничего не нашли. Самая обыкновенная человеческая грудь, самая обыкновенная человеческая спина, без всякой шерсти.
Крузенштерн раздал всем обедавшим подарки, главным образом пуговицы, и моряки вернулись на корабль. Через буруны их опять перевезли в своих лодках благодушные айны.
На корабле Крузенштерна ждал новый гость — только что с берега приехал японский офицер.
Крузенштерн встретил японца на палубе и поклонился ему как мог приветливее. Японец тоже учтиво поклонился, но сделал страшное лицо, махнул рукой на юг и проговорил, надувая щеки:
— Бум-бум! Бум-бум! Бум-бум!
Это «бум-бум» он повторял до тех пор, пока Крузенштерн не догадался, что он хочет сказать, будто с юга скоро придут японские корабли и прогонят русских пушками. Крузенштерн дал ему понять, что японских кораблей он не боится и что прибыл к острову Хоккайдо с мирными намерениями.
Разговаривать с японцем Крузенштерну помог Резанов, который за семь месяцев жизни в Нагасаки выучил довольно много японских слов. Японец спросил, из какого государства прибыли моряки, и, когда узнал, что из России, вдруг закричал с радостью, ко всеобщему удивлению:
— Карашо! Карашо! Понимай русс — карашо!
Оказалось, что сюда, в эту бухту, несколько лет назад уже приходил русский корабль из Охотска — должно быть, торговый. Этот офицер встречался с русскими моряками, тоже уговаривал их уехать и запомнил несколько русских слов.
Крузенштерн повел своего гостя в кают-компанию. От обеда японец решительно отказался, но чашку чаю он выпил охотно.
Он рассказал, что живет обычно в Матсумае, японском городе на юге Хоккайдо, а сюда приезжает только на лето, чтобы следить за торговлей между айнами и японскими купцами. Айны выменивают свою рыбу у японцев на крупу, чай, посуду, железные вещи. По его словам, раньше весь Хоккайдо был заселен айнами, но теперь японцы переселились в южную его часть с острова Хондо и загнали всех айнов на север.