Водораздел
Шрифт:
Так рассказывала бабушка о прошлом маленькой деревушки, на которую сейчас смотрели мальчики. С отлогого склона, поросшего молодыми сосенками и вереском, стоя на большом камне, Хуоти любовался родной деревней.
Деревню пересекал прогон, по которому летом каждое утро выгоняли скот на выпас в лес и по которому каждый вечер перед заходом солнца стадо возвращалось домой. По обе стороны прогона лежали ячменные и картофельные поля, вразброс стояли избы, риги и бани, одни ближе к дороге, другие поодаль. На отшибе, словно отделившись от остальной деревни, стояло несколько изб. В северном конце деревни виднелся дом Хуоти. Серая, неказистая избушка, но такая родная…
Неподалеку от берега озера — кладбище. Вековой, темно-зеленый мрачный ельник, подобно островку возвышающийся среди возделанных полей, словно напоминает нынешним поколениям, что там, где теперь стоят избы, колосятся хлеба и цветут травы, некогда шумел дремучий лес. Возле кладбища желтеет часовенка, единственное крашеное строение во всем Пирттиярви. Неподалеку от часовни, чуть правее от нее, стоит красивый новый дом — школа. Стены ее еще не успели потемнеть и поэтому школа кажется более светлой и радостной, чем деревенские избы.
Озеро Пирттиярви и лесные ламбы в окрестностях деревни, лес, где полно грибных мест и ягодников — вот и весь мир Хуоти. Соседние деревни далеко. Ближайшая деревня Латваярви за десять верст, село Вуоккиниеми — за тридцать. Как живут в других деревнях, Хуоти не знает. И сравнивать свою деревню с другими не может, потому что нигде еще не бывал. Но ему кажется, что нет на свете роднее места, чем деревня, что лежит перед ним на другом берегу залива и словно зовет его к себе.
На кустах и молодых березках, растущих на том берегу почти у самой воды, сушится белье. Кажется, там мама…
Хуоти соскочил с камня и бегом спустился по крутому берегу к воде. Ханнес уже ждал его. Они вместе столкнули на воду стоявшую в кустах лодку. Ханнес взял кормовое весло и сел править. Хуоти стал грести.
Залив напоминал небрежно откинутую, чуть согнутую в локте человеческую руку. На месте сгиба находился мыс Весанниеми, с которого налево и направо открывался простор озера Пирттиярви. Напротив мыса возвышался небольшой островок, который настолько сливался с прибрежным лесом, что издали его трудно было и заметить.
В том месте, где переправлялись мальчики, залив был совсем узкий. Хуоти легко переплывал его туда и обратно, а на лодке пересечь его — минутное дело. Несколько сильных гребков — и лодка влетела под навес, построенный над причалом. Таких крытых лодочных причалов в деревне всего два. Один из них принадлежит отцу Ханнеса Хилиппе Малахвиэнену. У Хилиппы две лодки. Одна — для ловли неводом, другая — полегче — для уженья. На этой легкой лодке Хуоти с Ханнесом и ездили на рыбалку. У родителей Хуоти тоже есть лодка, но она старая и тяжелая. Вытянутая на берег, она лежала между камнями.
Рядом с причалом стирала мать Хуоти. В черном, треснувшем по краю чугуне кипятилось белье. Маленькая Насто сидела на траве и играла собранными на берегу круглыми камешками. Во рту ее торчала соска, сделанная из коровьего соска.
Отдав рыбу подбежавшему Микки, своему младшему брату, Хуоти пошел собирать хворост.
Тут же на берегу стирала белье и жена Хёкки-Хуотари с дочкой Иро. Она была чуть старше Хуоти. Собирая за кустами хворост, Хуоти тайком поглядывал на Иро, которая, стоя в воде, полоскала белье. То ли девочка почувствовала, что за ней следят, а может, просто ей было неудобно стоять на каменистом дне, но она вошла в воду подальше, так что подол ее почти касался воды.
На камне, рядом с Иро, Микки устроился потрошить рыбу.
— Мама, погляди!
Микки показывал матери огромного окуня, того самого, с которого начался клев.
Мать тоже была довольна, что Хуоти поймал такого крупного окуня.
— Из него получится рыбник, — сказала она и стала подкладывать под котел принесенный Хуоти хворост.
Когда рыба была очищена, Хуоти и Микки отправились домой. Тропинка вела через ячменное поле Хилиппы Малахвиэнена. Проходя краем поля, Микки поймал пеструю бабочку, но тут же отпустил ее. Отлетев в сторону, бабочка опустилась на цветок клевера. Микки кинулся за ней.
— Бесово отродье, чего траву топчешь? — раздался злой окрик из-за риги. Микки не заметил стоявшего с косой в руках Хилиппу. Хуоти тоже испугался.
— Идем скорей, — крикнул он Микки и побежал к дому.
При появлении ребят на дворе черный пес, лежавший в тенистой крапиве под изгородью, лениво поднялся и, виляя пушистым хвостом, долго потягивался, а хозяйничавшие на подворье воробьи испуганно вспорхнули, кто под стреху, где у них были гнезда, кто на край обветшалой крыши, и оттуда, вертя головками, поглядывали черными бусинками глаз, ожидая, когда ребята войдут в избу, а пес снова уляжется под изгородью.
На крыльце с подгнившими, покосившимися ступеньками к широкой низкой двери было прислонено коромысло, в знак того, что в доме нет никого, кто бы мог открыть гостю дверь.
Солнце уже начало склоняться, когда мать вернулась с реки.
Мать Хуоти была родом из другой деревни. Из далекой Костамукши, из бедного дома Игнатты Проххорайнена взял себе жену Кондраттов Поавила, или Пулька-Поавила, как его прозвали в деревне после одного случая. Привел он ее в дом старинного рода Онтроненов, чтобы была она невесткой не ленивой, хозяйкой хлопотливой, расторопной работницей. Сорок верст прошла она пешком в сопровождении жениха и сватов по глухой тайге, по узкой тропе, повязав низко, чуть ли не на глаза шелковый голубой платок, последний платок своего девичества, и были в ее сердце непонятный страх и желание большого счастья. Поавила вел за собой бурую нетель — приданое молодой жены… Сколько же лет прошло с той поры?
В девушках ее звали Игнаттова Доариэ, но Хуоти до сих пор не знал, как зовут его мать — так редко звучит ее имя. Такой уж обычай: как только женщина покинет родной дом и переступит порог дома своего мужа, ее избегают называть по имени. Правда, Поавила в первое время называл ее Доариэ, но потом, когда пошли дети, стал звать просто «женушкой». Свекровь и родственники мужа называли ее невесткой, а в деревне звали женой Поавилы. Но самой ей больше по душе, когда дети и даже муж называют ее мамой. Мама! От этого слова на душе у нее становится теплее, улыбка трогает губы, а иногда и слезы навертываются на глаза.