Водораздел
Шрифт:
Когда у крестьянина пропала в лесу корова, старики по языческой традиции говорят: «Леший к себе увел». Люди среднего поколения, напротив, видят в этом кару божью, ниспосланную крестьянину за нарушение православных постов. А мальчик Хуоти с детской откровенностью, хотя и не без страха за последствия, говорит, что леших не бывает, а корову задрал медведь.
Примечательной фигурой в повествовании является старушка Мавра, родная бабка мальчика Хуоти. В этом образе происходит как бы «скрещение времен», прошлое сталкивается с настоящим. Усердно молясь православным иконам, Мавра в то же время и язычница, почитает разных духов, помнит заговоры, готовит таинственные снадобья. Приверженность старине имеет у Мавры социальный оттенок, через ее старческие сетования выявляются противоречия современной жизни. Весь прежний уклад жизни мил сердцу Мавры, воспоминания о «досюльных временах» звучат в ее устах как горький упрек новому поколению, живущему не по заветам предков. Мавра с грустью вспоминает о годах своей молодости, когда сохранялась еще большая патриархальная семья и прочные родовые связи. Тогда и дичи в лесах водилось в изобилии, и рыбы хватало в озерах, и подсечное земледелие кормило вдоволь хлебом. Теперь же
«поля… вспаханные, бороны железные, а хлеба даже до рождества не хватает. В Кемь да в Каяни приходится ездить за хлебом, все оттуда надо везти — и стекла для окон оттуда, и спички. А раньше-то огонь огнивом высекали да из трута искру раздували. Окошки — те из слюды были. Откуда добро, оттуда и зло. Раньше никто не курил и водку не пил. А теперь? Грешным народ стал, что руочи-нехристи. Люди между собой ссорятся и дерутся. Сын с отцом не уживается, отец с сыном не ладит, вот и делятся, каждый свою избу ставит, а родителей и в гости звать не хотят. Даже рыба такого греха стыдится, под камень прячется. Птица тоже улетает все дальше в леса. Раньше не так было. Три рода, три больших избы было прежде в Пирттиярви. Род Онтроненов, род Малахвиэненов и род Васкелайненов. Самым большим был род Онтроненов. Тридцать пять душ под одной крышей жило. Вот где было едоков. Тут маленьким столом да маленьким котлом не обойдешься. Зато было кому и работать. А теперь что?»
Это не просто старческое брюзжание, не просто оплакивание прошлого и хула на настоящее. Автор «Водораздела» показывает, что даже в самых глухих лесных углах уже давал о себе знать процесс социального расслоения крестьянства. Зажиточный Хилиппа опутал многих жителей Пирттиярви долговой зависимостью, заставляет их оказывать себе разные услуги, самовластно пользуется общинными водоемами, скупает за бесценок товары. Когда-то Хилиппа коробейничал наравне с другими односельчанами, но потом понял, что от коробейничества не разбогатеешь. Его земляк, купец Сергеев, переселившийся в Финляндию, надоумил его заняться более крупным делом — поставлять дичь, закупая ее у жителей деревни. Таким путем и разбогател Хилиппа, отсюда берут начало его связи с финляндскими инициаторами «Союза беломорских карел». Финляндские «гости» отнюдь не довольствуются только платоническими восторгами по поводу своеобразной экзотики этого отдаленного края, где еще сохранились древние песни и остатки старинных обычаев. Они мечтают по-своему его «разбудить», сделать доступным для финляндских капиталов. Русские купцы и лесопромышленники, по мнению финляндских предпринимателей, не сумели поставить дело на европейскую ногу, к тому же они прямые соперники, которых нужно было вытеснить, и здесь финляндским идеологам пригодились националистические мотивы: финны-де были для карел «единоплеменным» народом, а русские «чужими».
Но именно русская революция создала предпосылки для автономии Карелии, автономии социалистической, а не буржуазной, о которой, в лучшем случае, помышляли карельские националисты и их финляндские союзники. В своем повествовании Н. Яккола показывает, что еще до Октябрьской революции передовые представители русского народа распространяли в Карелии новые веяния, идеи революционной борьбы против социального и национального угнетения. С одним из таких людей столкнулся в тюрьме и Пулька-Поавила, бедняк из Пирттиярви, самовольно открывший казенный склад с хлебом, чтобы спасти от голодной смерти свою семью и односельчан. Здесь в тюрьме карельский крестьянин впервые услышал от питерского токаря, большевика Михаила Андреевича о революционной партии русских рабочих, о том, что и царские власти, и русские лесопромышленники, и карельские богатеи — это общие их враги, для борьбы с которыми угнетенные всех национальностей должны объединиться.
Но Пулька-Поавила, прошедший тюремную школу, составлял исключение среди жителей Пирттиярви, да и ему не сразу открылась новая правда. Даже после революционного переворота в Петрограде никаких особых перемен в жизни и сознании обитателей деревни на первых порах не произошло. Люди в глуши, пишет автор, продолжали жить по старинке, охотились и ловили рыбу, верили во всевозможные чудеса и приметы.
«Новым, пожалуй, было лишь то, что мужики чаще обычного стали по вечерам собираться друг у друга, курили и гадали, как же повернутся события в большом мире и как они отразятся на их жизни».
Только белофинская интервенция, которая уже непосредственно коснулась этих людей, заметно ускорила развитие их социального сознания, но и здесь писатель не «торопит» своих героев, более всего боясь исторической и художественной неправды. Читателю понятны тревога и растерянность этих лесных жителей, после многих веков изолированного существования вдруг втянутых в водоворот мировой истории, после чего и в их восприятии былой неподвижности уже нет — весь мир, как говорит один из героев, выражая не только свое ощущение, «зашатался». Исходя из этой исторически конкретной ступени народного сознания и народного восприятия всемирной «качки», автор рисует многие события, в том числе связанные с так называемым «карельским легионом», который не являлся «ни белым, ни красным, вернее, в какой-то степени был тем и другим». Лишь постепенно эти люди могли найти свой путь в взвихренном мире, преодолеть свой временный политический дальтонизм, сделать выбор — и для себя, и для своих односельчан, и для всей карельской земли.
Автор «Водораздела» назвал свою книгу «повествованием», а не романом, и это не случайно. «Водораздел» трудно отнести к жанру романа в общепринятом значении слова, не сделав при этом существенных оговорок. Роман как жанр считается по традиции «эпосом частной жизни», в центре повествования в романе обычно стоит судьба отдельной личности, развитие ее характера и самосознания в определенных социально-исторических условиях. Хотя индивидуальная жизнь героя в романе и обусловлена состоянием общества и народной жизни, но она обладает и относительной самостоятельностью, и именно этим, в частности, отличается роман от предшествующего ему фольклорного эпоса, для которого характерна нерасчлененность индивидуального и народного сознания.
В «Водоразделе» Николая Яккола упор делается на общенародных судьбах, общенародной жизни, в потоке которой различимы отдельные герои, но они все же составляют ее частицу и именно с этой стороны интересны для автора. В их поведении и привычках, мыслях и надеждах проявляется еще не столько личное и индивидуальное, сколько родовое, общее для данного уклада жизни.
С этим связано своеобразие книги Николая Яккола. Жизнь, которая в ней изображается, людям семидесятых годов XX века, особенно людям молодым, уже нелегко себе представить. И на помощь истории приходит искусство. Книга Николая Яккола правдиво воссоздает один из важных этапов в развитии карельского народа.
Э. КАРХУ