Водораздел
Шрифт:
Хуоти пришел весь в поту, словно кто-то за ним гнался. Отдышавшись, стал рассказывать:
— В деревне человек пятнадцать белых, пришли с погоста.
Больше в деревню они ходить не могли. Теперь они должны были обойтись той едой, которую Хуоти принес.
О том, что делалось в деревне, они тоже ничего не знали.
В избу Пульки-Поавилы пришел человек с ружьем и велел Доариэ собираться.
— Куда?
— В Латваярви, — ответил человек. — Одевайся потеплее. Мороз сильный.
Микки подбежал к матери И вцепился в нее.
— Успокойся, успокойся, — говорила ему мать. — Сходи к Иро, попроси ее подоить корову. А молоко пусть отцедит в эту кринку.
В Латваярви Доариэ привели на допрос к тем самым незнакомым мужчинам, которые забрали книги Хуоти. Теперь у обоих на поясе висели маузеры.
— Напрасно твой сын сбежал, — сказал один из них вкрадчивым голосом. — Мы ведь только хотели спросить у него, не желает ли он поехать в Финляндию учиться. Раз уж он начал, то надо ему продолжать учение…
— Да я ему говорила, что нечего тебе бояться, что никто не тронет, — обрадовалась Доариэ.
— Как бы с ним связаться? Где он?
— Говорят, в Тёрсямё, — простодушно ответила Доариэ.
Заметив, как один из допрашивающих усмехнулся, Доариэ поняла, какую страшную оплошность она допустила. Но было уже поздно.
— Отведи ее в баню, пусть погреется, — велели допрашивающие часовому, стоявшему у дверей.
В холодной бане, куда ее заперли, Доариэ словно очнулась от тяжелого кошмарного сна. Что она наделала! Потом она вспомнила, что есть две Тёрсямё. Одно Тёрсямё за Пирттиярви, там избушка Петри, другое — между Пирттиярви и Латваярви. Там два дома, в которых живут. Может, Хуоти и Наталия пошли туда? Моариэ не сказала, в котором Тёрсямё они скрываются.
Под утро часовой распахнул дверь бани и сказал Доариэ:
— Бери скорей лыжи и иди домой, пока не поздно.
Доариэ стояла в нерешительности, не веря своим ушам.
— Я вечером все слышал, — продолжал часовой. — Я и сам ухожу в лес. Сыт всем этим по горло. Вот твои лыжи.
Доариэ встала на лыжи и пошла так быстро, как только могла.
К счастью, метель кончилась. Звезд не было видно, зато светила луна. Мороз обжигал щеки. Ясно было слышно, как с треском лопался лед на лесных ламбах. Каждый раз, когда раздавался треск, Доариэ вздрагивала. Потом она услышала впереди голоса… Кто-то погонял коней… Доариэ охватил страх. Навстречу ехал обоз. В санях перины, узлы, самовары, прялки, и на них — старики, женщины, дети…
Доариэ свернула с дороги и пошла прямиком через лес.
На рассвете она пришла в Тёрсямё, где было два дома.
— Нашего Хуоти вы не видели? — спросила она у хозяйки.
— Нет, — ответила та. — Только что приходили двое каких-то мужиков и тоже спрашивали его.
— А куда они пошли?
— Кто их знает. Куда-то вон туда направились. Куда ты? Самовар кипит, чаю бы попила.
Не дослушав хозяйку, Доариэ вышла. Ей было не до чаю. Надо торопиться. Значит, они в избушке покойного Петри.
Хуоти и Наталия еще спали. Крепок утренний сон молодых любовников. Они не услышали, как отворилась дверь избушки. Наталии сквозь сон почудилось, что кто-то плачет, и она открыла глаза.
— Мама!
Хуоти тоже проснулся и вскочил:
— Что случилось?
Доариэ сперва не могла вымолвить ни слова. Только плакала. Плакала и от радости и от страха.
— Потом я все расскажу, — наконец, выговорила, она. — Только немедля уходите отсюда. Куда? Куда хотите. Только так, чтобы вас не нашли и чтобы и я не знала, где вы…
Из Тёрсямё Доариэ не пошла прямо в деревню, а сперва вышла на латваярвскую дорогу, по которой и вернулась в Пирттиярви.
В деревне было полно беженцев. Были люди даже из самой Ухты. Среди них был и Ханнес. Он запрягал лошадь возле своего дома. Оказалось, его не убили, только зря болтали.
— Я никуда не поеду, — плакала жена Хилиппы.
Она хотела унести узел со своей одеждой обратно в избу, но, посмотрев на мужа, осталась ждать, что он скажет.
Хилиппе тоже не хотелось уезжать, но и оставаться он боялся. Его могут убить. Хотя он ведь никогда в руках винтовку не держал. Но поди знай их… Впрочем, из-за границы можно и вернуться обратно…
— Положи в сани! — велел он жене.
Когда воз был нагружен и уже отъехали от дома, Хилиппа оглянулся и вдруг остановил лошадь. Веко у него задергалось, и он закричал:
— Этого ты не сделаешь!
Хилиппа подбежал к Ханнесу, собиравшемуся поджечь родной дом, вырвал из его руки берестяной факел.
— Не оставлять же, — пытался оправдаться сын.
— Еще самому понадобится, — буркнул Хилиппа и пошел к возу, на котором сидела заплаканная жена. Сел спиной к ней и взмахнул плеткой. — Но!
Когда поток беженцев схлынул к границе, в деревне наступила тягостная тишина. Люди старались не выходить из домов. Жителям Пирттиярви уже в который раз пришлось сидеть, затаив дыхание, и ждать, что же будет дальше. Прошли почти сутки. Микки колол на дворе дрова.
— Красные идут!
Доариэ торопливо перекрестилась.
Красноармейцы появились не со стороны Вуоккиниеми, откуда их ждали, а с противоположного направления, из деревни Нискаярви. С ними пришли Хуоти и Наталия, встретившиеся в лесу с красными разведчиками. Красноармейцы заметили их, когда они шли через большое болото, и окликнули.
В Пирттиярви пришли пока разведчики. Основные силы красного отряда шли следом, и имеющим лошадь пирттиярвцам пришлось выехать им навстречу. Дороги в Нискаярви не было, всю зиму туда не ездили, а теперь пришлось…
— Надо бы истопить баню, — устало говорила Доариэ. — Бедные, вы же все в саже. А я не могу, я так устала, сходи ты, Микки.
— Я пойду, — сказала Наталия и пошла за дровами.
Пока Хуоти и Наталия топили баню, красные курсанты прибыли в деревню. Все они были измотаны тяжелым переходом. Следуя за отрядом Антикайнена, освободившим Кимасозеро, курсанты двигались вдоль границы из деревни в деревню. Разведчики шли на лыжах, остальные брели пешком по глубокому снегу. У красных были две лошади, на них везли снаряжение, и лишь время от времени кого-нибудь из тех, кто уже не мог идти, подвозили на санях.