Водораздел
Шрифт:
ОБ АВТОРЕ И ЕГО КНИГЕ
В биографии Николая Матвеевича Яккола (1905—1967) есть черты, весьма характерные для представителей молодой карельской национальной интеллигенции, формирование которой началось в послеоктябрьские годы. Он принадлежал, по существу, к первому ее поколению, был ее ровесником, сохранившим непосредственную связь с народной культурой.
Детские и отроческие годы Николая Яккола прошли в северной Карелии, краю знаменитых народных поэтов-рунопевцев. С ранних лет он был окружен атмосферой народной поэзии, и навсегда запечатлелись в его памяти местные предания, звучание северокарельской речи, образ родной природы. Мальчик Хуоти в «Водоразделе», жадно слушающий из уст старших песни и сказки, — это во многом литературный двойник автора. Именно оттуда, из недр народной речи, перешли в «Водораздел» пословицы и поговорки, — финский ученый Матти Кууси специально занялся их подсчетом, и оказалось, что в произведении Николая Яккола их более двухсот.
Подобно тому как подросший Хуоти в книге отправляется из родной Пирттиярви, глухой лесной деревушки, в город за наукой, чтобы по возвращении учить крестьянских детей грамоте, так же и сам Николай Яккола поехал в свое время в Петрозаводск на учебу, с мечтой стать народным учителем. В городе Хуоти-автор познакомился с известным карельским краеведом-энтузиастом Ристо Богдановым, который постарался привить юноше уже сознательно-осмысленную любовь к фольклорным богатствам карельского народа, бережливое к ним отношение.
Проучительствовав некоторое время в карельских деревнях, Николай Яккола едет в Ленинград, пополнять свое образование в Коммунистическом университете нацменьшинств Запада. Последующая его трудовая деятельность разностороння, в чем сказалось своеобразие времени. Всюду, на всех участках культурного строительства нужны были образованные люди, в которых тогда ощущался острый недостаток. Приходилось пробовать свои силы в разных областях, и в тридцатые годы Николай Матвеевич работает журналистом, редактором молодежной газеты «Нуори каарти» («Молодая гвардия»), культпропом парткома Онежского завода, одного из крупнейших предприятий Карелии, преподавателем философии в педагогическом институте и на партийных курсах. Одновременно он занимается литературным трудом, пишет очерки, рассказы, критические статьи. Видимо, тогда же у него зародилась мысль приняться когда-нибудь за большое эпическое произведение о карельском народе, но исполнение замысла отодвигалось на неопределенное время, и более сосредоточенной творческой работе он смог отдаться только в два последних десятилетия своей жизни. На финском языке первая часть «Водораздела» вышла отдельным изданием в 1949 году, последняя, четвертая, — в 1968. Яккола не считал произведение законченным и начал его перерабатывать, но смерть помешала ему (здоровье Николая Матвеевича было подорвано еще войной: в результате тяжелого ранения он оказался в плену и перенес всю каторгу концлагеря). Книге суждено было стать завершающим итогом его жизни.
В карельской прозе «Водораздел» явился одним из первых крупных произведений, написанных непосредственно на материале национально-карельской народной жизни. В довоенной литературе Карелии таких произведений еще не было. В послевоенные десятилетия в литературе республики впервые заявила о себе группа творчески зрелых писателей-карел, для которых национально-карельская народная жизнь является естественной почвой, вскормившей и питающей их дарование. Преимущественно это выходцы из северной Карелии (кроме Н. Яккола, прозаики А. Тимонен, П. Пертту, О. Степанов, поэты Я. Ругоев, Н. Лайне), и именно жизнь карельского населения этого края в его прошлом и настоящем стала предметом их изображения. Написанные этими авторами произведения крупных жанров нередко имеют исторический уклон, повествование в них сосредоточено вокруг того эпохального рубежа, когда карельские крестьяне, обитатели глухих лесных селений, веками жившие патриархальной, обособленной и относительно застойной жизнью, неожиданно были вовлечены в стремительное историческое движение происшедшей в России революцией. Именно Октябрь, этот великий исторический «водораздел», вызвал к жизни те события, которые описываются и в книге Николая Яккола.
С точки зрения современного этапа развития карельской прозы это не просто «исторический жанр» в узком смысле слова. В книгах Н. Яккола и других карельских писателей выражается современная ступень национального самосознания молодого народа, осмысляющего свой путь и свое место в истории. Отсюда и сама «эпопейность», тяготение к хронологически широкому повествованию приобретает в литературном отношении особый смысл. Хотя для карельских прозаиков очень важен опыт более развитых литератур народов СССР, в том числе в жанре романа-эпопеи, однако, если исходить из внутреннего развития национально-карельской прозы, то тут нет момента «повторяемости», — напротив, здесь все делается впервые, и сами эпические жанры во многом еще только складываются, со свойственными раннему этапу «издержками», с преобладанием хроникальной «событийности» над психологической глубиной характеров. В этом отношении кое-что в «Водоразделе» может и не удовлетворить взыскательного читателя. Книга не свободна от некоторой композиционной несобранности, привлекаемые исторические факты не всегда художественно увязаны с внутренней жизнью героев, развертывание сюжета определяется подчас не столько логикой развития характеров, сколько хронологической последовательностью внешних событий. Важно, однако, не забывать при этом, что дело тут не только в индивидуальных возможностях авторского таланта и его повествовательной манеры, но и в некоторых общих моментах современного развития карельской прозы. Речь идет о первых опытах художественного освоения молодой национальной литературой нового национально-исторического материала, и автор «Водораздела», являясь пионером в этой области, во многом несомненно преуспел.
В произведении Николая Яккола ощутимо настойчивое стремление автора к строгому историзму повествования. Он против «модернизации» прошлого, против того, чтобы искусственно, задним числом «революционизировать» сознание своих героев. Темой его произведения является народ и революция, но он ни на минуту не забывает о том, что представляла собой тогда жизнь северных карельских крестьян, их социальный и духовный опыт.
Автор книги хорошо знает старую карельскую деревню, быт ее жителей, который в ту пору сохранял еще патриархальные черты. Крестьяне занимались примитивным земледелием, рыболовством, охотой. Медленно текут годы в Пирттиярви, один похожий на другой. Самые большие события здесь — неурожай, очередная выплата подати, приезд станового из далекого уездного города. А если с редким пришлым человеком и доходят сюда вести о событиях в «большом мире», то в головах лесных обитателей они часто принимают форму полулегенды, в которой действительность соседствует с вымыслом. Кажется, что эти люди остались где-то в стороне от главных дорог истории, а их собственная история вся в преданиях, иные сведения о ней им неизвестны.
Своеобразен духовный мир героев книги, связанный еще во многом с патриархально-родовым мышлением. Их мироощущение можно назвать образно-фольклорным, ему чужды еще абстрактные понятия и умозаключения, оно предполагает предельную конкретность восприятия окружающего мира. Вот как автор характеризует мышление своих героев, определяя тем самым и меру их понимания происшедшей в России революции:
«Они хорошо знали, когда созреет хлеб и его можно убирать, сколько бревен можно погрузить на панкореги, когда лучше всего ловится рыба, — но что такое революция, как власть от одного класса переходит к другому, они представляли смутно. Их мышление было конкретным, предметным, как у детей или первобытных людей. Чтобы освоить новое, они должны были сами испытать его, попробовать. Разобраться в запутанной обстановке того переломного времени, в перекрестных волнах быстро сменяющихся событий они были не в состоянии».
В самом деле, о царях, злых и добрых, рассказывалось в народных сказках, причем никудышный царь мог в сказке и царства лишиться. А вот социальные классы и классовая борьба были для карельских крестьян совершенно новыми понятиями. И перед писателем возникает важная задача показать, какой социальный и духовный опыт должен был предшествовать тому, чтобы эти лесные жители, еще вчера мыслившие категориями народных сказок и рун, разобрались в целях социалистической революции.
Вместе с тем автор «Водораздела» не впадает и в противоположную крайность, не абсолютизирует патриархальную застойность изображаемого им народного быта. В прошлом некоторые финские писатели склонны были идеализировать жизнь старой Карелии, искали в ней спасения от бед буржуазной цивилизации. Подчас они смотрели на карельскую деревню как на музейную редкость, их прежде всего привлекал консерватизм местного быта, они умилялись тому, что здесь все оставалось «как тысячу лет назад», в далекие времена фольклорно-эпических героев. Это умиление и абсолютизация местной отсталости не позволяла замечать новых процессов в карельской деревне, вследствие чего она зачастую изображалась вне связи с остальным миром и только противопоставлялась ему.
В отличие от подобной точки зрения, отразившейся в свое время, например, в очерках и повестях финского прозаика Лаури Ханникайнена, автор «Водораздела» исходит из того, что какой бы отсталой ни была народная жизнь, однако абсолютной исторической неподвижности все же не было и быть не могло. Изображаемое в «Водоразделе» прошлое не есть полнейший застой в том смысле, что дореволюционная карельская деревня якобы не знала никаких социальных противоречий, никаких подспудных тенденций исторического развития.
Старики в Пирттиярви рассказывают, что прежде на этих местах жили лопари, которые затем переселились на север, но о которых до сих пор напоминают груды заросших мхом камней — так называемые «лопарские печи». И если внимательно приглядеться, то здесь можно обнаружить не только следы внешних передвижений, межплеменных стычек и былых русско-шведских войн на севере, но и признаки определенных изменений в духовной жизни людей. Нет, и в этом крае земли история не стояла совершенно на месте; менялись поколения, постепенно менялись и представления людей о жизни, только очень медленно, и потому в сознании обитателей Пирттиярви можно заметить следы обычаев и верований разных эпох.