Водораздел
Шрифт:
Чем объяснить тот факт, что в так называемом полку лесных партизан и Беломорском полку было свыше двух тысяч карел? Можно, конечно, сказать, что они были мобилизованы насильно или вовлечены обманным путем, но покажется ли такое объяснение достаточным? Чем объяснить и то, что многие из тех, кто входил в добровольческий Карельский легион и осенью 1918 года с оружием в руках изгонял белофиннов из родных деревень, поднялись теперь вместе с теми же белофиннами на борьбу против Советской власти? А оружие — откуда оно? Часть, конечно, из Финляндии, но только часть… Когда начальник особого отдела в Вуоккиниеми получил телеграмму, о которой речь шла выше, он приказал всем, имеющим винтовки или другое огнестрельное оружие, сдать его, угрожая строгим наказанием за невыполнение этого распоряжения. У многих имелось оружие, сохранившееся еще со времен службы в легионе, но немногие сдали его. Конечно, вспоминать обо всем этом неприятно, но так обстояло дело. Почему? Крестьянин не может жить одними идеями, какими бы верными и хорошими они ни были. Никто не был против автономии, но автономия хороша лишь при условии, если есть хотя бы кусок хлеба. А гужевая повинность и, продналог, конечно, не радовали крестьян. Продналог там, где и прежде не хватало своего хлеба даже до рождества, где и теперь нечего было есть и нечего сеять.
Агитаторы разъясняли крестьянам, что все это временные явления, что это трудности роста, что только что кончилась длившаяся много лет гражданская война и что дайте только время… Организаторы мятежа не только воспользовались всеми этими трудностями, но и создавали их сами. В Вуоккиниеми, в Кондокки и в других пограничных селах на складах скопилось 400 тонн муки, закупленной в Финляндии на те полмиллиона рублей золотом, которые советское правительство выделило для Карельской Трудовой Коммуны. Но ее отправку дальше белофинны умышленно задерживали. Они обещали людям хлеб и распространяли различные антисоветские слухи. Им удалось сравнительно легко толкнуть недовольных крестьян на выступления. Они ссылались на то, что на Украине и на Тамбовщине крестьяне восстали против безбожников. Они говорили, что десять государств обещали поддержку мятежу. Ввело крестьян в заблуждение и то, что организаторы мятежа уже говорили не о присоединении Карелии к Финляндии, а о самостоятельности Карелии. Нужно вспомнить и такое обстоятельство, о котором со временем тоже забыли. Вернувшись из знаменитого рейда на Кимасозеро, Тойво Антикайнен писал:
«В начале мятежа советские органы не придали ему серьезного значения. Первоначально центральным органам не было также сообщено о действительном положении вещей, так что в центре не были полностью в курсе событий. Только после того, как лахтари разрушили 13 ноября на Мурманской железной дороге мост через Онду, в центре обратили большее внимание на эти события».
Итак, почва была подготовлена. В волостных и сельских Советах были свои люди. Пограничников на ухтинском участке границы было не более полвзвода, да и находились они на разных заставах, расположенных друг от друга за десятки верст. Работников особого отдела и милиции было еще меньше. К тому же началась демобилизация отслуживших действительную службу пограничников, и они стали уезжать со своих застав, не дожидаясь, пока прибудет замена. Организаторы мятежа решили, что настал подходящий момент.
Мятеж начался не в приграничных селениях, а в находившихся неподалеку от Мурманской железной дороги деревнях Тунгудской волости. Там был очаг восстания. Поэтому-то Хуоти и встретили в Войярви с такой неприязнью.
Вооруженное восстание в Вуоккиниеми было назначено его организаторами на 7 ноября 1921 года…
В бывшем волостном правлении отмечали четвертую годовщину Октябрьской революции. Неожиданно какой-то молодой человек разбил висевшую под потолком керосиновую лампу. В зале поднялся шум. На этот раз все и ограничилось паникой. За столом президиума сидели начальник ЧК, начальник милиции и избач, все с оружием; в зале так же были советские служащие, которым несколько дней назад было выдано оружие. И мятеж в тот вечер не начался. На следующий день начальник ЧК отправился в Ухту за указаниями, как ему быть. Он не успел дойти даже до Ювялахти: его пристрелили в лесу, неподалеку от того места, где лежал еще не оледеневший труп Пульки-Поавилы.
Хуоти вел урок в школе. Вдруг приотворилась дверь, и Хуоти увидел двух латваярвских мужиков, знаками вызывавших его в коридор. По озабоченным лицам мужиков Хуоти понял, что они пришли по какому-то важному делу.
— Будет лучше, если ты закроешь школу, — сказал один из них.
— Почему? — спросил Хуоти, подумав, что жители деревни недовольны его работой.
— Я только что с погоста, — сказал мужик. — Там опять новая власть, уже пятая, в Толлоёки убили милиционера. А волостной милиции удалось бежать. На двух лошадях уехали через Куйтти.
— А что толку идти против России, — заговорил другой. — Это же одно и то же, что против самого себя… А тебе, брат, лучше всего скрыться, пока не поздно. Схоронись куда-нибудь. В любую минуту могут прийти из-за границы. Говорят, они уже в Раате, готовятся… Граница-то теперь открыта.
Зимняя дорога из Каяни в беломорскую Карелию проходила через Суомуссалми и Раате, находившиеся почти на самой границе. Значит, «они» готовятся. Хуоти понял, кто такие «они», хотя мужики и не сказали, кого имеют в виду. Спасибо, что пришли и предупредили.
Отпустив учеников, Хуоти стал на лыжи и пошел в Пирттиярви.
Он прошел примерно половину пути, когда сзади послышался звон бубенцов. Со стороны границы на полной рыси ехали на двух лошадях.
Хуоти сошел с дороги на обочину.
— Тпру-у, — остановил возница лошадь. — Куда, молодой человек, путь держишь?
— Домой, — Хуоти сразу понял, что это были за путники. — Был в гостях в Латваярви у тети.
— В гостях у тети? — переспросил сидевший в санях человек. — В Карелии еще живут старые добрые традиции.
Человек вытащил из кармана какую-то бумажку и протянул ее Хуоти.
— Прочитай и дай другим прочитать. Ну, поехали.
Карелия, страна отцов… —запел возница, дернув за вожжи.
Хуоти остался стоять на месте.
…И пусть умрем мы даже, Но миру мы докажем… —донеслось до него.
Когда сани исчезли за поворотом, Хуоти взглянул на листовку, напечатанную на машинке:
«Братья и сестры! Карелия — карелам! Настал час… Ты карел или коммунист?..»
Скомкав листовку, Хуоти хотел ее выбросить. Но потом подумал, что те, кто дал ее, могут остановиться в Пирттиярви и поинтересоваться, где листовка. А стоит ли вообще идти в деревню, если они там? — заколебался он.
В деревне путников уже не было, они так торопились, что не останавливались даже покормить лошадей.
— А отец все еще не вернулся, — сказала Хуоти расстроенная мать.
После того, что Хуоти услышал в Латваярви, он боялся, что с отцом случилась беда. С матерью своими опасениями он не стал делиться.
— А Теппана дома? — спросил он у нее.
— Вчера с Ховаттой и Харьюлой куда-то ушли.
— Мама, — сказал Хуоти и замолчал.
— Что, сыночек? — спросила мать и внимательно посмотрела на него.
— Мне тоже надо уйти.
— Куда? — переполошилась мать. — Ведь ты же только что пришел.
— Могут прийти и… — Хуоти не договорил.
— Чего ты боишься? — заговорила мать. — Ведь ты никому ничего плохого не делал. Не покидай меня, не оставляй в горе и печали одну-одинешеньку. Все об отце думаю, беспокоюсь о нем, а если еще и ты…