Водораздел
Шрифт:
— Реттиев.
— Наверное, и вы, товарищ Реттиев, выступите?
— Выступать? Да я не мастак говорить, — растерялся Поавила. — Единственное, что я умею, это работать. А теперь и работать не дают спокойно.
— Нога побаливает, — сказал Гюллинг, с трудом поднимаясь из-за стола. — Видно, погода переменится. Кошель вы можете пока оставить у секретаря.
В приемной Гюллинг сказал секретарю:
— Приготовьте, пожалуйста, товарищу Реттиеву гостевой мандат и талоны на питание.
Когда Гюллинг и Пулька-Поавила пришли в зал заседаний бывшего губернаторства, где проходил съезд, с трибуны уже кто-то выступал, пересыпая карельскую речь русскими словами.
— Мы, делегаты от Ведлозерской волости, прямо говорим всяким белофиннам, что красная Карелия не желает отделяться от советской России. А ежели белофиннам вздумается снова пожаловать к нам, то мы готовы с винтовкой в руке отстаивать свою рабоче-крестьянскую власть. Вот наш ответ таким гостям…
— Михаил Андреевич? — обрадованно воскликнул Поавила, увидев неподалеку от себя на одном ряду того самого русского, с которым он сидел в кемской тюрьме.
Поавила вскочил с места, но председатель собрания постучал карандашом по столу. Гюллинг улыбнулся и что-то шепнул председателю.
Пулька-Поавила пробрался по ряду и сел, рядом с бывшим товарищем по камере. Оказалось, что Михаил Андреевич Донов представляет на съезде питерский пролетариат. Вчера он выступал с приветствием от имени рабочих Петрограда. Теперь он внимательно слушал, что говорят съехавшиеся со всей Карелии делегаты.
— Ш-ш-ш, — остановил он Поавилу, которому не терпелось поговорить с ним.
Только после окончания съезда они могли предаться воспоминаниям о днях, проведенных в кемской тюрьме. Тогда Поавиле все казалось простым и понятным. Впрочем, нельзя было сказать, чтобы он не понимал, о чем шла речь на съезде… Надо заготовить миллион бревен… В Повенецком уезде найдена медная руда… Намечается построить шоссейную дорогу из Кеми в Ухту… Все это было понятно. Только в жизни все было иначе. Намного сложнее и непонятнее. Почему так получается?
— В Поволжье сильная засуха, — рассказывал Михаил Андреевич. — Весь хлеб сгорел. Миллионы людей остались без хлеба…
Они направлялись на Сенной рынок: Поавила попросил Михаила Андреевича проводить его.
— А Попов всё у вас учителем? — спросил Михаил Андреевич. Он давно ничего не слышал о своем фронтовом товарище.
— Белофинны убили его, — сказал Поавила дрогнувшим голосом. — Два года назад…
— Убили?!
Они молча дошли до рынка. Сенной рынок находился за гостиным двором. В прежние времена зимой крестьяне из окрестных деревень торговали здесь сеном. Теперь же здесь была толкучка, где шла торговля поношенной одеждой, деревянными ложками, всякой мелочью… Людей на толкучке было много, все какие-то настороженные, с таким видом, словно чего-то боялись. Поавила походил, поспрашивал, что сколько стоит, с любопытством наблюдая, как торгуют на рынке. Коса стоила четыре фунта масла, за серп просили два, стакан махорки стоил 2500 рублей…
— Скоро будут выпущены металлические деньги, — сказал Поавиле Донов. — В Петрограде на монетном дворе уже чеканят их.
— Конечно, без настоящих денег никакой торговли быть не может, — рассуждал Поавила.
Наконец, он увидел у одной женщины цветастый шелковый платок.
— Совсем новехонький, — расхваливала женщина свой товар, хотя платок, конечно, был малость поношенный. — А кисти-то, гляди, какие…
Такой платок и нужен был Поавиле.
— Отдашь за фунт сущика? — спросил он.
— Мало, по товару и цена. Хлеб есть?
У Поавилы в кошеле была буханка хлеба, которую ему, как делегату съезда, выдали на дорогу. Он решил отдать женщине полбуханки в придачу к сущику. Платок стоил того. Но едва он успел разрезать буханку на две части и протянуть половинку торговке, как кто-то спросил его сзади:
— В Чека захотел?
Поавила так растерялся, что слова не мог вымолвить. Он торопливо запихивал в карман платок.
— Оба пойдете со мной, — сказал строго молодой человек в военной форме. — В Чека выяснят, кто вы такие. А то всяких шпионов полно в городе.
Поавила недоуменно озирался, ища глазами Михаила Андреевича. Но тот куда-то пропал. Вокруг начала собираться толпа. Поавила был уже совсем в отчаянии, когда к ним подошел Михаил Андреевич.
— В чем дело? — спросил он.
— Михаил Андреевич! — обрадованно воскликнул чекист. — Ты откуда взялся? Ах ты, черт…
Донов показал на Поавилу и сказал:
— Он делегат съезда.
Услышав это, собравшиеся вокруг зеваки стали расходиться. Кто-то громко засмеялся.
— Спасибо тебе, Михаил Андреевич, — благодарил Поавила своего спасителя. — Ну, думаю, заберет дьявол, засадит опять в арестантскую…
Чекист тем временем куда-то исчез.
— Ему это недолго, — согласился Донов. Он-то знал Емельяна. — В Царском Селе, говорят, чуть было не арестовал прямо в постели больного Плеханова. Мол, буржуй — и никаких…
Опять появился Емельян. Он тащил каких-то мешочников.
— Смотри, чтобы больше хлебом не торговал! — сказал он мимоходом Поавиле.
Поавила больше не собирался приходить на толкучку. Зачем ему? Платок он купил…
В тот же день Поавила сел на поезд и поехал домой.
Он сидел у вагонного окна и смотрел, как идет снег. Рановато пошел снег в этом году. Хотя, бывало, и прежде зима приходила раньше времени. Чем дальше поезд уходил на север, тем больше было снега. Лесные озерки тоже замерзли. Река Онда еще не была скована льдом, уж очень сильное в ней течение. Проехали через мост на Онде. Когда-то Поавила тоже работал на его строительстве.
Задержись Поавила хоть ненадолго в Петрозаводске, ему не удалось бы проехать через Онду по этому мосту, потому что несколько дней спустя белобандиты взорвали его.