Водяной

Октябрь на двор. Сверная природа захирла и умираетъ. Пордлъ лсъ. Желтые листья березъ и липъ, сдуваемые осеннимъ втромъ, катятся по дорог и образуютъ сугробы около плетней и заборовъ. Были уже и морозы — утренники. Коричневой ржавчиной покрылась листва рябины, съежилась, и пурпурово-коралловыя ягоды ея еще рзче выдляются на оголенныхъ втвяхъ. Покраснлъ широколистный лопастый кленъ въ садахъ, посрла ольха. Дуетъ втеръ, завываетъ, свищетъ и вздымаетъ на рк волны. Лодка караульнаго заводскаго

сторожа Минея вытянута на берегу, а самъ Миней сидитъ около своей караулки на скамейк, вынимаетъ изъ корзины начищенные красные грибы и нижетъ ихъ на веревку, образуя ожерелье.

— Что жъ, дядя, рыбу не удишь? говоритъ проходящій мимо него молодой человкъ въ охотничьихъ сапогахъ, съ ружьемъ и лягавой собакой.

— Какое теперь уженье! Вишь, втеръ-то какой! Вотъ грибами занялся. На втру живо высохнутъ, отвчаетъ Миней.

— Я къ тому говорю, что ты прежде ухищрялся и рыбу удить, и грибы на веревку низать.

— Пробовалъ, но нтъ возможности. Поплавокъ втромъ гонитъ и захлестываетъ. Нтъ, ужъ теперь насчетъ уженья — аминь. Съ каждымъ днемъ все хуже и хуже… Даже мережекъ ставить нельзя — снесетъ. Разв вотъ что верши… Впрочемъ дв верши у меня со вчерашняго дня погружены, да что — безъ толку. Когда самъ разыгрался; то одна рыбная ловля — неводомъ, да и то плохая. Рыба втру не любитъ, она въ втеръ не стоитъ… Въ втеръ она въ разбродъ и въ глубь уходитъ. Да и самого боится, когда онъ сердится.

— То-есть кто это «самъ» и «онъ»? спросилъ молодой человкъ, присаживаясь.

Миней посмотрлъ на него насмшливо, покачалъ головой и сказалъ:

— Какіе вы чудные! Словно махонькій. Кто въ вод живетъ? Кто ркой командуетъ?

— А! Русская демонологія! Господинъ водяной?

— Однако, вы тоже потише и съ насмшками-то надъ нимъ не очень… замтилъ Миней. — Вы вдь на рк не живете, въ бурю на лодк не здите, а я отъ рки питаюсь, такъ мн нужно себя осторожно держать. Зачмъ такъ? Къ чему? Ничего отъ этого, кром худого, не выйдетъ.

— А онъ разв мстителенъ и любитъ гадить?

— Оставьте пожайлуста. У меня въ рк верши съ каменьями опущены. Верши денегъ стоятъ. За нихъ, кому не надо, по три-то гривенника дадутъ. Трудился тоже, плелъ — и вдругъ снесетъ.

— Ой, ой, ой! Какой ты суеврный!

— Не суеврный я… А зачмъ баловать? Коли мы отъ рки кормимся, то должны его почитать и намъ не слдъ такія рчи слушать.

— Или ужъ онъ теб, сдой мститель, усплъ насолить? не унимался подсмиваться молодой человкъ.

— Бросьте, баринъ… Васъ честью просятъ. Вамъ наплевать, а мн изъянъ. Вдь еще налимья охота впереди. Теперь налимъ пошелъ.

— Ну, ладно, ладно…

— Да что: ладно! Коли говорить объ немъ, то безъ смшковъ. На Захарія и Елизавету мы ему съ зеленовскимъ лсникомъ въ складчину поросенка прожертвовали, а вы раздражаете.

— Какъ поросенка?

— Да такъ… При всей нашей бдности, а вотъ сложились и поросенка для него купили.

— И въ воду кинули?

— Не по берегу же бгать пустили.

— Что жъ это? Жертва?

— Не жертва,

а пускай его състъ. Надо же его ублаготворить, чтобъ добре былъ.

— Фю-фю-фю! Однакоже, какъ ты боишься-те этого самаго водяного.

— Не боюсь… Тьфу… Да, боюсь… Да и долженъ его человкъ бояться, коли отъ рки семью кормитъ. У меня семья-то самъ-шестъ. Это не боязнь, а почтеніе… Просто хочется съ нимъ въ мир жить.

— Нтъ, ужъ совсмъ боязнь, коли даже и жертвоприношеніе поросенкомъ.

— Не я одинъ… Вы поговорите-ка съ рыбаками. Вс его почитаютъ, отвчалъ Миней. — Другіе его еще три раза за осень-то кормятъ.

— Отчего же ты лтомъ его не боялся? допытывался молодой человкъ — Цлое лто мы съ тобой удили рыбу, и ты ни разу…

— Какіе вы странные! Оттого, что лтомъ онъ смирный… Лтомъ онъ волнъ не подниметъ, не бурлитъ. По весн съ полной водой пошалитъ, да и покончитъ. Весной мы тоже подчасъ его ублаготворяемъ. Но весной онъ смирне… Весной онъ еще съ просонокъ… Весной онъ отъ зимняго сна еще не очухался и только потягивается. Да и слабъ онъ весной, потому отощавши съ зимы-то. Вдь всю зиму не вши, разсказывалъ Миней.

— А зимой онъ спитъ?

— Да вдь вы знаете, такъ зачмъ спрашивать! Зимой ледъ… Видали разв вы изъ-подъ льда бурю?

— А лтомъ? Что онъ лтомъ длаетъ?

— Эхъ, какъ хочется знать! Сами не вруете, а хотите знать.

Миней покачалъ головой.

— Ты мн разскажи, отчего онъ лтомъ-то смирный? приставалъ молодой человкъ.

— Лтомъ ему не до того. Лтомъ онъ нжится. Лтомъ онъ съ русалками.

— А куда же русалки-то къ осени исчезаютъ?

— Посл Ильина дня имъ конецъ. Какъ Илья Пророкъ холодный камень въ воду опуститъ — тутъ имъ и конецъ. Он тепло любятъ.

— Умираютъ, что ли?

— Да почемъ же я-то знаю! Нтъ ихъ посл Ильина дня, да и все тутъ. Слыхали ли вы, чтобы кто-нибудь русалокъ посл Ильина дня видлъ?

— И до Ильина-то дня ихъ никто не видитъ, опять улыбнулся молодой человкъ.

— Ахъ, какъ это хорошо такъ говорить! покачалъ головой Миней, — Да я самъ ихъ видлъ вотъ тутъ у насъ въ заводь, а только во-время зачураться усплъ. Отчего Василій-то порядовщикъ у насъ утонулъ въ заводьи, спрашивается? Он защекотали.

— Просто пьяный купаться вздумалъ.

— Человкъ капли вина въ ротъ не беретъ. Вы вотъ все сметесь, вы ничему не врите.

— Ну, такъ какъ же осенью водяной-то безъ русалокъ живетъ?

— А вотъ онъ съ Ильина дня и начнетъ по нимъ скучать. Заскучаетъ до тоски, разсердится и начинаетъ бурлить.

— И долго онъ пробурлитъ?

— Да вплоть до заморозковъ, до ледяного сала. Ищетъ ихъ и бурлитъ. Тутъ-то вдь вс и бды на вод, когда онъ русалокъ ищетъ. Сколько лодокъ-то опрокидывается, сколько судовъ потопляется, сколько людей тонетъ! А вотъ какъ сало по рк пойдетъ, тутъ попріутихнетъ и застонетъ.

— Съ чего же стонетъ-то?

— А чувствуетъ, что и ему самому конецъ приходитъ, что подо льдомъ до весны засыпать пора — вотъ онъ и стонетъ.