Военморы. На воде, под водой, в воздухе и на земле
Шрифт:
Игорю Анисимову не раз доводилось бывать в машинном отделении, и он хорошо себе представлял, какой ожидается работа, тем более при сильной качке, если ты видишь, как судовой двигатель по своим размерам отличается, к примеру, от автомобильного – как слон от зайца.
К концу первых суток Головченко, вытерев ветошью перепачканные мазутом руки, поднялся в центральный командный пост машинного отделения, чтобы позвонить в метеорологическую лаборатория Шахраю:
– Саша, сколько ещё штормовать будем?
Шахрай ответил уверенно:
– Давление начинает расти. Скорость циклона 30 узлов. Он нас обгоняет. Часа
– Через четыре, говоришь? Значит, успеем…
– Что успеем-то? – не понял Шахрай.
– Закончить ремонт двигателя.
В машине люди моря не видят. И лишь потому, с какой силой их отбрасывает от механизмов, как из-под ног улетают ключи, они могли предполагать, что за бортом бушует примерно шести-семибалльный шторм. Но ошибались. В это время вахтенный метеоролог записывал результаты очередных измерений: ветер – 22 метра в секунду, море – 8 баллов.
…Когда шторм стал стихать, запустили левый двигатель. «Адмирал Макаров» вновь обрёл возможность развивать полный ход.
Вопрос «лететь или не лететь» перед майором Лебедем не стоял – если радиуса хватает, пусть даже впритык, значит он полетит. Его беспокоило другое. Погода. Разогнавшийся над ледовым куполом Антарктиды до двадцати, двадцати пяти метров в секунду стоковый ветер не ослабевал. А взлетать с корабельной палубы Ка-25 уже при пятнадцати метрах не может. Снежные заряды, в которых тонул не только горизонт, но даже верхняя палуба, набрасывались на корабль один за другим. «Адмирал Макаров» уже третьи сутки ходил галсами у кромки припая.
Наконец, начались, как их называют метеорологи, проблески: ветер неожиданно стихал, снег прекращался и на горизонте неоновой нитью вспыхивала кромка припая. Всё, можно лететь? Но затишье длилось недолго, буквально двадцать-тридцать минут. Ураган снова накрывал корабль. Потом продолжительность проблесков стала увеличиваться.
На корабле волнение нарастало. Люди, и члены экипажа, и участники экспедиции, начинали высказывать своё недовольство. Почему Лебедь не летит?!
А комэск словно тигр в клетке метался по ходовому мостику. Запаса горючего на десять минут – это слишком мало, чтобы в короткий проблеск погоды уводить вертолёт за многие десятки километров от корабля. Рисковать Лебедь готов. Двенадцать лет службы в палубной авиации что-то да значат. Но риск не может быть самоцелью. Ведь ты рискуешь не только своей жизнью, но и жизнью экипажа, а на обратном пути – жизнью спасаемого полярника. К тому же как командир, как офицер Лебедь понимал, что самопожертвование бессмысленно, если ты не можешь выполнить поставленную задачу.
– Виктор Иванович, положение начальника экспедиции обязывает меня принимать решения и отдавать приказы. Но я жду вашего решения, – всё-таки не выдержал и самый выдержанный на корабле человек.
Майор Лебедь резко остановился, опёрся обеими руками о тубус выносного индикатора радиолокационной станции. На его скуластом лице заходили желваки. Медленно, с расстановками он проговорил:
– Я увижу, когда можно лететь…
И тут же поправился:
– Когда я должен лететь.
Прибывший на мостик по вызову старший лейтенант Анисимов, чтобы не оставаться невольным свидетелем неприятного инцидента, юркнул было в штурманскую. Но Асташов громко окликнул:
– Начальник гидрографической группы! Вы полетите с майором Лебедем как второй штурман вертолёта. Быстро к четвёртому помощнику – экипироваться. Взять с собой навигационные приборы. Изучить маршрутную карту. О готовности доложить.
За двойным стеклом прямоугольных иллюминаторов снова загудел снежный заряд. Послышался свист тугого напора ветра в корабельных антеннах. На мостике температура не опускалась ниже 18 °С, но Игорь передёрнул вдруг озябшими плечами. В голове молниеносно пронеслось: если вначале экипироваться, а только потом изучать карту, значит решение послать вместе с экипажем вертолёта именно его, старшего лейтенанта Анисимова, начальник экспедиции принял только что.
Объяснялось оно просто. Над землёй вертолётчики летают в основном по ориентирам, над морем – тоже по видимым ориентирам: свой корабль, какой-то ещё пароход, который засекли при взлёте, может быть, есть остров или клочок берега, в общем, всё, за что может зацепиться глаз. И только тогда, когда ничего этого нет, – по радиокомпасу. Но «Адмирал Макаров» сейчас находился в непосредственной близости от Южного магнитного полюса и поэтому надежды на радиокомпас мало – ошибки в показаниях могли быть роковыми. А какие ориентиры над ледовой пустыней?.. Значит, штурману вертолёта нужна надёжная помощь более подготовленного корабельного штурмана.
Но почему именно он, старший лейтенант Анисимов? Ведь лучшим штурманом на «Адмирале Макарове» ещё в начале похода признан командир лоцийно-навигационной группы капитан-лейтенант Ганин…
Поспешно натянув на себя меховые штаны, альпак, унты, Игорь направился из находившейся в преисподней корабля вещевой баталерки не в штурманскую рубку за секстаном и другими приборами, а к себе в каюту. Сразу растолстевший и неуклюжий, он почувствовал себя в привычной обстановке небольшой каюты как слон в посудной лавке.
С трудом втиснулся в кресло и неловко задел молнией рукава край выглядывавшей из-под настольного плексигласа фотографии. Только сейчас он понял, что его привело в свою каюту. Из-под мутноватого плекса на него смотрели два родных лица. Двухлетняя Наташка обеими ручонками ухватилась за локоть матери, словно бы искала у неё защиты от фотографа. На её лице застыло недоумение. У Марины взгляд был какой-то отчуждённый, холодный. Наверное, потому, что в этот момент смотрела она не на Игоря, а в мёртвый объектив фотоаппарата.
Эх, увидеть бы их глаза в глаза. Хоть на секунду. Хотя бы на экране дисплея, как видят свои семьи космонавты.
«Что это я?.. Никак прощаться пришёл?». Игорь устыдился своих собственных мыслей. Но в нём будто что-то надломилось. И он дал волю чувствам. «Если сам Лебедь не решается лететь, значит немного шансов, что мы вернёмся. Родные мои, никто больше в жизни не будет вас любить так, как любил я… Как люблю я…».
В корабельном коридоре послышались шаги. Игорь вскочил и зачем-то накрыл фотографию под плексом лежавшей рядом лоцией. Поспешно вышел и дверь закрыл на ключ, чего раньше никогда не делал. Поднимаясь по крутому трапу на ходовой мостик, он на секунду остановился, чтобы унялась стучащая в висках головная боль. Сейчас Анисимов умом был совестливее, чем сердцем, потому снова одёрнул себя: «Ещё не взлетели, а я уже раскис. Неужели это и есть трусость?!».