Военная тайна. В дни войны
Шрифт:
– Удивительная страна, – осторожно начал Шулленбург, указывая на скользящий за окном вагона пейзаж, – бескрайние просторы, неисчерпаемые богатства земных недр и самый фанатичный в сегодняшнем мире народ. Следует признать, мой дорогой полковник, что в Берлине имеют весьма приблизительное представление о Советской России и ее возможностях…
– Какие возможности вы имеете в виду, уважаемый господин фон Шулленбург? – спросил Вейцель.
– Прежде всего их промышленный и военный потенциал, – ответил Шулленбург.
– Я не высокого
Фон Шулленбург задумался.
– Ах, господин полковник, – произнес он после значительной паузы, – от этих русских всегда можно ожидать всяких неожиданностей. Нам, представителям цивилизованной страны, даже трудно представить себе все, на что способны эти азиаты… И, с этой точки зрения, нельзя не вспомнить Бисмарка, который, как вам известно, решительно рекомендовал Германии никогда не воевать с Россией.
– Стоит ли вспоминать о Бисмарке, когда, к счастью Германии, есть Адольф Гитлер! – торжественно произнес Вейцель, глядя прямо в глаза Шулленбургу и с удовольствием заметив, что тот несколько растерялся.
– О да! – поспешил ответить Шулленбург. – Гений нашего фюрера поистине счастье для Германии. То, что удалось фюреру за последние годы, еще сотни лет будет удивлять историков…
И, произнеся эту тираду, господин фон Шулленбург окончательно решил не говорить больше с Вейцелем на эти темы.
В Берлин они приехали утром и в тот же день явились по начальству.
Генерал Пиккенброк, как только Вей-цель вошел в его кабинет, закатил военному атташе такой скандал, что Вейцеля едва не хватил удар. Но это была только прелюдия: к концу дня Пиккенброк повел почти полумертвого Вейцеля к адмиралу Канарису. Последний был зловеще спокоен. Он молча протянул Вейцелю руку, пригласил его сесть и, по обыкновению, начал насвистывать модный опереточный мотив – господин адмирал имел отличную музыкальную память и очень этим гордился. Пиккенброк и Вейцель молчали.
– Германская разведывательная служба, – начал наконец Канарис, – разумеется, укомплектована не только гениями. Но я никогда не думал, господин полковник, что абсолютный болван, лишенный элементарной профессиональной осторожности, может подвизаться в роли нашего военного атташе, да еще в такой стране, как Советская Россия… Не кажется ли вам, что это, по меньшей мере, странно?
– Господин адмирал, – воскликнул Вейцель, мгновенно вскочив с кресла, – позвольте хотя бы два слова!
– Не позволю! – отрубил Канарис. – Вам нечего объяснять! Не желаю слушать всякий вздор! Вы провалили важнейшее задание, которым интересовался сам фюрер… В состоянии вы понять хотя бы это?
– Господин адмирал… – залепетал Вейцель, – во всем виноват этот Крашке, которого, кстати, я совсем не знал… И он… И я… Одним словом…
– Молчать! – закричал Канарис и так хватил кулаком по столу, что хрустальный письменный прибор зазвенел на всю комнату. – Я назначаю служебное расследование и подвергаю вас на время расследования домашнему аресту. Вы слышите, генерал Пиккенброк?
– Так точно, господин адмирал, – щелкнул каблуками Пиккенброк.
К концу этой беседы выяснилось, что с «Крашке поступили еще более круто: его уволили из главного управления военной разведки и назначили представителем «Абвера» в одну из дивизий, которой командовал некий генерал-майор Флик и которой предстояло направление на фронт.
Началось служебное расследование, во время которого выяснилось, что Крашке в своих письменных объяснениях пытался все свалить на Вейцеля, заявив, что тот приказал ему ехать на вокзал и там передать пленку, вопреки его, Крашке, предложению передать эту пленку Мюллеру накануне его отъезда.
Инспектор для особых поручений, который производил служебное расследование, особенно напирал на эти объяснения Крашке.
Бедняга Вейцель провел двое суток под домашним арестом в своей загородной вилле, только днем его возили на допросы к инспектору.
Бог знает, чем бы все это кончилось, если бы не мудрость фюрера, который, когда ему доложили результаты расследования, спросил:
– Не тот ли это полковник Вейцель, который прислал доклад о киевских маневрах?
– Тот самый, мой фюрер, – ответил Канарис.
– Это был превосходный доклад, – сказал Гитлер, – этот полковник честный немец и знает свое дело.
Канарис, который только что собирался характеризовать Вейцеля как бездельника, тупицу и лицо, не заслуживающее доверия, немедленно перестроился и стал петь Вейцелю дифирамбы.
– Ограничьтесь устным внушением, – приказал Гитлер, – а завтра привезите этого полковника ко мне. Я хочу с ним поговорить.
Канарис, вызвав к себе после этого разговора Вейцеля, был обходителен и мил до чрезвычайности. Передав Вейцелю в общих чертах решение фюрера и даже похлопав его по плечу, он приказал явиться к нему на следующий день утром в парадной форме, чтобы вместе поехать к Гитлеру.
И вот они вдвоем входят в кабинет фюрера, куда их пропускает сам Мартин Борман, секретарь фюрера и руководитель партийной канцелярии.
Вейцель мысленно отметил подчеркнутую подобострастность, с которой Канарис поздоровался с Борманом, и понял, что этот человек пользуется огромным влиянием.
Когда Канарис и Вейцель вошли в кабинет Гитлера, они увидели фюрера, склонившегося над огромной картой, разложенной на длинном столе для заседаний. Рядом с Гитлером стоял Геринг, также склонившийся над картой.
Гитлер расчерчивал карту огромным красным карандашом, заливаясь счастливым смехом. Геринг старательно вторил ему. Оба были так увлечены картой, что даже не обернулись на скрип двери.