Военное искусство и военная культура Евразии
Шрифт:
4. Для внутренней части Кучино-I, и Кучино-II, которые уязвимы от обстрела с поймы, а от обстрела с берега перекрыты валами, (при разнице абсолютных площадей) около 33% территории прикрыты бровками и не поражаемы с расчетной дистанции 100 метров. Это может указывать на применение строителями принципа пропорционирования в рамках единой традиции.
5. Средний вал Кучино-I (на перешейке) и вал Кучино-II имеют аналогичные конструктивные параметры. Защищаемые ими площади одинаковы. Это позволяет сделать вывод о применении строителями обоих сооружений принципа пропорционирования, который также указывает на единство традиции. Аналогичный принцип пропорционирования также обнаружен на Чепецких городищах [170] .
170
Korobeinikov A. About the Proportions of Ancient Hillforts // European Association of Archaeologists. X Annual Meeting: Abstracts, Lyon. 2004. P. 280.
6. Эллиптические насыпи Кучино первого и третьего имеют одинаковое отношение длин осей: 1 к 1,5, что может указывать на единство приемов разметки и построения насыпей.
7. До проведения раскопок предположения о месте каждого городища в единой системе обороны будут в значительной степени гадательны и обременены многими допущениями.
Тем не менее, полученные нами сегодня выводы позволяют обоснованно полагать,
Ю.С.Костылев [171]
«Потерянные поколения» и мировые войны. К вопросу о влиянии духовной культуры на военно-политическую действительность
Где можно искать духовные истоки Второй мировой войны...
«28 июня 1919 года - подписанием Версальского договора - официально завершилась Первая мировая война. Эта война, унеся жизни пятнадцати миллионов человек, уничтожив довоенную систему международных отношений, разрушив экономику воевавших стран, оказала колоссальное влияние на сознание всего человечества, показав, что жизнь по сравнению с девятнадцатым веком изменилась необратимо и явно не в лучшую сторону. На этом фоне возникают всевозможные философские, религиозные и даже экономические теории и учения, пугающие людей различными по масштабам охвата территорий и сторон жизни, но одинаково ужасными сценариями развития истории -от «заката Европы» до «конца света»...
171
Юрий Сергеевич Костылев - студент исторического факультета Уральского государственного университета (Екатеринбург).
Примерно так выглядит начало главы, посвященного предпосылкам Второй мировой войны в учебниках истории, энциклопедиях, справочниках. Далее обычно следует критика Версальско-вашингтонской системы, анализ разногласий, возникших между империалистическими государствами после первой мировой войны и несколько фраз, раскрывающих гениальность предвидений Шпенглера и Свидетелей Иеговы, но разоблачающих их категоричность. Это в общепринятом, более-менее традиционно-материалистическом, так сказать, «классическом» варианте текста, представляющем духовно-интеллектуальные находки человечества следствием политико-экономических предпосылок. Сейчас же приобретают популярность труды, провозглашающие идею не просто предвидения философов-«пессимистов», а непосредственного и ведущего их участия в подготовке следующего общемирового кризиса - Второй мировой войны - путем влияния на европейскую общественную мысль и изменение сознания человечества в самом что ни на есть негативном плане. Что ж, можно принять и такую - «идеалистическую» - точку зрения...
Тут-то и возникает мысль о том, что не один Шпенглер и примкнувшие к нему отличались пессимистическим взглядом на действительность. Судя по текстам, не жаловали ее и писатели, известные под именем «потерянных» - пережившие ужасы первой мировой войны и красочно их описавшие. Но почему-то именно они считаются людьми, сделавшими все на духовном поприще для того, чтобы не случилось Следующей войны. Такой взгляд кажется мне малообоснованным с любой - и «материалистической», и «идеалистической» - точек зрения. Да, возможно, при написании и распространении своих произведений они руководствовались самыми благими гуманистическими и пацифистскими побуждениями [172] , но следует признать, что объективно их труды имели прямо противоположный предполагаемому эффект. Проще всего увидеть это с «идеалистических» позиций - во-первых, приняв весьма деятельное участие в погружении мира в пучину пессимизма и самобичеваний, «потерянные» подготовили почву непосредственно для претворения самых мрачных сценариев развития событий, как бы «надавив» на сознание обывателя и потребовав от него действий, соответствующих такому подавленному состоянию духа, например, массовому убийству всех всеми. Раз уж все равно «все всегда кончается одним -смертью и никуда не спрятаться от нее - застанут врасплох -все равно убьют и тебе останется только быть довольным, что все кончилось именно так» [173] . Во-вторых, можно сказать, что их влияние на действительность выразилось опосредованно, вызвав, в конечном счете, у некоторой части населения мира чувства прямо противоположные описанным выше, но приведшие к такому же, как и в первом случае, результату . Очевидно, появление романтически-оптимистических идеологий фашистской Италии и нацистской Германии, например, следует признать реакцией, в частности, на воззрения писателей «потерянного поколения», ведь в складывающейся неприглядной действительности, представленной самими этими писателями, призыв к «сепаратному миру» или ставке «на Ипполита», а не на Муссолини или Гитлера выглядит достаточно неуместно, ну а уж Муссолини и Гитлер предложат вполне конкретные варианты действий.
172
Во всяком случае, трудно предположить, что человек с настолько тонкой душевной организацией как, например «потерянный» писатель не стал убежденным пацифистом, пережив ужасы войны или хотя бы хорошо узнав о них от непосредственных участников.
173
Хемингуэй Э. По ком звонит колокол. Орджоникидзе. 1986.
Так вот подавленное состояние одних и «оптимистическое» — других, вызванные одними и теми же писателями и мыслителями с «потерянными» во главе, и привели к следующей мировой войне. Так что я, встав на «идеалистические» позиции, вынужден признать, что вторая мировая война была вызвана наследием первой мировой, но не империалистическими противоречиями, а наследием чисто духовным, любовно выращенным и выпестованным писателями «потерянного поколения».
Если же я, вернувшись на более или менее «традиционные» позиции и признаю основной причиной войны пресловутые противоречия, гонку вооружений, экономические интересы и т.п., а всю духовную основу межгосударственного взаимодействия сведу к пропаганде, то и здесь увижу значительную роль этих авторов. Ведь герой «потерянных» - ценнейшая находка для Геббельсов всех стран, он, служа, на первый взгляд, иллюстрацией пацифистских установок, являет собой, на самом деле, идеальный пример как для нацистской, так и для рузвельтовской [174] идеологической модели. Нужно только немного подправить его, но и пути такой «подправки» подсказывают сами «потерянные» -требуется просто изменить негативно влияющие на сознание героя факторы на влияющие позитивно (например, дать ему в жены девушку, от которой он не будет убегать на фронт добровольцем, но которая с радостью и любовью проводит его туда) [175] .
174
Учитывая антиизоляционистские идеи Рузвельта и его фактически империалистическую внешнюю политику, следует признать, что во время Второй мировой войны обе стороны не только использовали весьма сходные приемы идеологической борьбы, но и фактически исповедовали одни и те же взгляды относительно своей роли в мировой политической системе. То же, на мой взгляд, можно сказать и о других участниках войны, безусловно знакомых с творческим наследием «потерянных».
175
Вот вам, например, и родилась идея создания Союза Немецких Девушек.
Если мы возьмем «общий вид» такого героя [176] , то увидим, что каждая отдельная черта его образа может быть успешно использована при создании персонажа, пригодного для идеологической борьбы и проблема пропагандиста заключается только в том, чтобы наиболее удачным образом из этих черт синтезировать цельный образ.
Вот наш герой идет добровольцем в итальянскую-британскую-германскую армию. Причем не каждый из них убегает туда из-за проблем в личной жизни (эту проблему можно решить все тем же Союзом Немецких Девушек) и даже не над каждым из них нависает учитель Канторек (что само по себе неплохо — общественность легко убедить в положительной роли Кантореков). В идеальном случае (Фредерик Генри, например) герой идет на фронт сообразуясь со своими внутренними убеждениями. Уже один этот факт делает такого персонажа ценным для Рузвельта-Черчилля-Гитлера, но «потерянные» пошли гораздо дальше...
176
Имеется в виду, в первую очередь, конечно же герой - участник боевых действий.
И вот герой доблестно сражается, возможно, не уважает начальство, опрокидывает на него ведра, но если у него нет другого выбора, он воюет даже хотя бы ради сохранения своей жизни (до определенного момента), кое-кто даже становится офицером. Чего еще желать министрам просвещения и пропаганды?
Однако авторы развивают образ далее, и герой приобретает умение рисковать жизнью. А это умение всегда высоко ценилось агитаторами всех эпох, остается только придумать мотив, ведущий к выполнению боевой задачи, чтобы «смерть героя» не была совершенно напрасной, но сферу поиска мотива подсказывают сами авторы - герой гибнет из-за одиночества, неприятия обществом, невозможности применения своих навыков в мирной жизни и т.п. Неприятие обществом и одиночество легко можно трактовать в ключе чисто романтическом - герой остается один, автор указывает ему путь: «На фронт!», и вот герой уже не может жить без войны, только эту сферу жизни он считает приемлемой и естественной для себя. К авторскому призыву «На фронт!» остается прибавить только: «Вот где настоящая жизнь, вот где романтика!» и получается идеальный гражданин любого государства, чье правительство готовится к экспансионистской войне, будь это Германия. США, Япония или любая другая страна. К тому же, трагическое, непреодолимое, ведущее к гибели противоречие между героем и «остальными» легко снимается, если воюет вся страна или вся страна хотя бы прошла скаутскую или гитлерюгендовскую подготовку, а служба в армии, тем более действующей, считается высшей доблестью. При этом романтический флер никуда не исчезает - все равно остаются обыватели-филистеры, служащие функциональным аналогом не принимающего героя мирного общества в произведениях «потерянных».
Вообще же, на мой взгляд, учитывая реальную [177] целеустановку «потерянных», в их произведениях недопустимо широко развивается аспект именно романтический - при всей натуралистичности изображения реалий войны само отражение постоянного напряжения, страха смерти делает картину слишком привлекательной, поразительно точно перекликаясь с лозунгами типа «Страшен враг, но милостив Бог!»
Можно сказать, таким образом, что «потерянные» фактически создали шаблон, по которому — с известными коррективами — создавался «новый человек» послевоенного мира и, будучи выращенным именно таким, он не мог не пойти воевать в самой кровопролитной в истории войне. Очевидно, что цель авторов была прямо противоположной, но, похоже, они просто не смогли вырваться за рамки, навязанные послевоенным общественным мнением, которое на протяжении почти десяти лет влияло на «потерянных» - до тех пор, пока в конце двадцатых годов они не появились со своими творениями в мировой литературе. Создается такое ощущение, что мир ужаснулся войне, десять лет усваивал этот ужас, а затем - руками писателей - создал героя, который, как выяснилось, не может жить без войны, чем и воспользовались истинные «властители дум» - профессиональные пропагандисты, ведь новый герой оказался так созвучен идеальному образу воина, которого требовалось вырастить странам, «раздираемым империалистическими противоречиями», а героя-«пессимиста» оказалось так легко превратить в «оптимиста» [178] . Так и эти писатели внесли свою лепту в развязывание Второй мировой войны, действу я из лучших побуждений.
177
Tу, что обычно принято считать реальной, а именно, развитие пацифистской идеи.
178
Очевидно, в этом и выразилась реакция официальной пропаганды на деятельность «потерянных» - создания своего образа на основе образа, созданного идеологическим противником при помощи корректировки основных не укладывающихся в идеальную схему черт.
Из ряда Генри-Боймеров и прочих Уинтерборнов выпадает, на мой взгляд, Йозеф Швейк - персонаж, задуманный до войны и появившийся в завершенном виде уже в начале двадцатых годов. Он практически по всем показателям отличается от прочих героев «потерянных» - на фронт он попал по мобилизации, не геройствует, не задается глобальными вопросами, и не собирается прощаться с жизнью. Да еще к тому же идиот. Естественно, из такого трудно сделать солдата какой бы то ни было империи. Пафос «Похождений...» далек от пафоса «Западного фронта...» - у Гашека мы не видим постоянной, гнетущей атмосферы ужаса, страха смерти, люди здесь умирают быстро, легко, не вызывая рефлексии у героев и при этом в обстоятельствах, далеких как от атмосферы самопожертвования официальной пропаганды, так и от натурализма произведений «потерянных». Это вообще дискредитирует понятие героизма и отличает «Похождения...» от других произведений авторов «потерянного поколения», ведь отсутствие страха смерти и осознание идиотизма происходящего означает, что умереть «возвышенно» невозможно - ни за государственную идею, ни из-за «усталости от жизни», а значит, смерть здесь еще более бессмысленна, чем у «потерянных» и даже гипотетически не может быть использована в пропагандистских целях [179] . Так что, на мой взгляд, для идеи пацифизма Гашек своим юмористическим романом фактически сделал больше, чем «потерянные» полными трагизма произведениями. Он показал, что нужно было не страдать по поводу ужасов войны, а смеяться над ними [180] .
179
При этом, следует заметить, что сам Гашек воевал-таки «за идею», участвуя в Гражданской войне в России, защищая Самару от белочехов, в частности.
180
Хотя очевидно, что осмеяние смерти натолкнулось бы на острое неприятие общественностью и «Похождениям бравого солдата Швейка» суждено оставаться единственным в своем роде широко известным произведением, да и оно будет трактоваться как в первую очередь политическая сатира.