Военные очерки и фронтовые корреспонденции
Шрифт:
Не бинт, не воду, не покой потребовал он, когда вполз в дзот, винтовку.
– Винтовку! - яростно крикнул он. И ему дали винтовку.
Теперь немцы атаковали станковый пулемет Ломадзе. Телефонная связь уже была порвана. "Поддержите минометами..." - только и успел сказать младшему лейтенанту Рыбакову. Ответ услышали уже не по проводу: мины, полетевшие в немцев, сказали, что Рыбаков все понял.
Две атаки неприятеля в лоб и две с тыла были успешно отражены. Ненадолго стало тихо, только раненые фашисты вопили на весь лес. Ломадзе успел зарядить пулемет новой лентой. Но дострелять эту ленту пришлось уже Кошубяку: Ломадзе был ранен. Кровь хлестала из его
– Гранаты, Гридчик! - крикнул Еронин, и закипел гранатный бой.
Двое воинов дрались в ходах сообщения и траншеях против десятков гитлеровцев и, только когда гранаты кончились, стали отходить к командному пункту Синельникова.
Но и сюда уже ворвались враги. Синельников встал, замахнулся гранатой, но бросить не успел - автоматная очередь прошила грудь. Медленно выпала из рук Синельникова граната и взорвалась - словно то был салют над могилой героя.
Теперь бой шел у самого гребня высотки. Там дрались минометчики Рыбакова, прикрывая отход раненых в тыл. Раненые шли по глухой тропинке. На плащ-палатке несли лейтенанта Субботина, он тихо стонал. Тяжело раненные опирались на более крепких. Все шли молча, как люди, сознающие, что свой долг они выполнили до конца. Они могли теперь смело смотреть в глаза людям переднего края.
А на высоте еще гремели выстрелы, еще кипел бой. Это в полном окружении дрался дзот, в котором находился раненый парторг Палишко.
Вместе с Палишко было еще трое: огромный, веселый и красивый гармонист и песельник Шевченко, пожилой Кошевец и маленький сержант Сережа Войцицкий, паренек из ближнего села, путающийся в полах большой для него шинели. Палишко и Шевченко стреляли, Кошевец и Сережа заряжали винтовки Палишко стрелял зло, яростно. Шевченко - весело, Кошевец что-то бормотал себе под нос да изредка вздыхал или охал, а Сережа весь отдался делу: все боялся он, что не поспеет зарядить и Шевченко скажет ему: эх, ты, сопля. Когда неприятели совсем окружили дзот, Палишко сказал Шевченко:
– Ну, брат, пошли, встретим гостей.
Они взяли с собой гранаты и выбежали из дзота.
Сережа услышал, как громыхнули гранаты, как завизжали фашисты, как что-то крикнул Палишко, потом все стихло. Ни Шевченко, ни Палишко не вернулись Сережа взял винтовку и припал к амбразуре.
– Теперь будем мы с тобой, старичок, стрелять, - сказал он, и радость обожгла его.
Наконец-то он будет стрелять, вести бой. Важно ухмыльнулся он и вдруг увидел прямо перед собой у амбразуры вражеского офицера. Рыжим был этот фашист - только и успел заметить Сережа и выстрелил. Офицер упал.
"Моя пуля сшибла!" - в восторге подумал Сережа. В этот момент его ранило в руку.
В дзот ворвались гитлеровцы.
Сережу выволокли из окопа. Он увидел: поле боя, там и сям валялись мертвые враги. Сережа насчитал их до сотни. Со всех сторон неслись стоны и проклятья раненых, санитары не успевали их подбирать. Оккупанты бродили по высоте, о чем-то громко "хайкали", но наступать дальше не собирались, слишком дорого обошелся бой с боевым охранением. На высоте царила суматоха, как всегда
Палишко полз медленно, трудно и, странное дело, молча. У него была раздроблена нога, и кровавый след тянулся по дорожке. Когда Сережа наклонился над ним, Палишко сказал ему:
– Вот и хорошо. Теперь хорошо.
– Что хорошо, дядя Палишко? - спросил Сережа.
– Меня не тащи, не надо, - сказал Палишко, - мне уж срок вышел. Партбилет возьми, отнеси в часть, пусть отдадут его тому, кто мне его давал. Там знают.
Сережа принес партбилет.
Вот и все о бое на Безымянной высоте, о бое, который случился в день 24-й годовщины части.
В этот же день из рейда вернулись разведчики, хозяева горных троп, гроза вражьего тыла. Они пришли усталые, голодные, забрызганные грязью и веселые. Пришел Филипп Кононов, который говорит о себе: "Я воевать любитель", пришли шахтер Иван Казаков и огромный баюк, считающий, что нет для разведчика оружия лучше, чем острый нож, пришли бойцы Ломоновского. Жадно набросились они на котелки с дымящейся кашей. Их окружили товарищи. И разведчики, глотая горячее пшено, стали рассказывать об очередном набеге, показывать трофейные зажигалки, хвастаться захваченным оружием.
Их слушали с завистью. Всякому бойцу лестно побывать в веселом лихом деле, налететь, как Кононов, на карательный отряд и разгромить его, ворваться, как Ломоновский, в станицу, занятую неприятелем, и нашуметь там. Всякому лестно отбить обоз, попробовать чужеземного вина и хвастнуть трофейной штучкой. И многие бойцы просятся: возьми, научи, поведи в рейд. Кононов долго присматривается к людям. Ему храбрецы не нужны, ему нужны толковые ребята. Иной "храбрец" всех подведет и погубит. Разведчику нужна храбрость умная. И Кононов еще долго рассказывает окружившим его людям, какая это хитрая, интересная, веселая профессия - разведчик-истребитель.
А во взводе Ломоновского бойцы провожают своего командира в госпиталь. Из очередного рейда Ломоновский вышел раненым. Не тяжелая рана, а без госпиталя не обойтись. Ломоновский сдал взвод новому командиру, все объяснил, но не торопится отъезжать. Вокруг его повозки собрался весь взвод. Все взволнованы. У многих слеза блестит в ресницах. Сам Ломоновский взволнован тоже - ему до смерти горько расставаться с ребятами. Дрогнувшим голосом говорит он новому командиру:
– Возьми моих мальчишек, детишек моих возьми и действуй, как мы действовали.
Новый командир обещает.
– При всех обещаю! - волнуясь, повторяет он.
Ломоновский вдруг весело улыбается.
– Врага бей, как мы били. Жалеть его нечего. Ну, - кричит он ездовому, - трогай!
4
Эхо сталинградского удара громко отозвалось в Кавказских горах. Оно вызвало в сердцах бойцов радость, гордость и... зависть. Хорошую военную зависть. "Эх, отчего я не там! - восклицает каждый. - Эх, когда же наш черед?!"
Никогда не угасал в сердце русского воина наступательный порыв. Скоро ли, скоро ли? - этот вопрос всегда на устах. За встречу в Киеве пьют в землянке украинцы. О походе на Запад мечтают молодые советские офицеры. Не найти воина, который не верил бы в наше победоносное шествие по освобожденной земле, не найти воина, который не обрадовался бы приказу наступать.