"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Тем не менее вместе с Лосевым и Гнуско я стал искать пропажу. Засунул руку под пол амбара, и точно — нащупал там пачки гвоздей, вытащил их и закричал от радости: «Вот гвозди, под амбаром лежали!» — «Видишь, кум Евмен, прижали ево, он и достал. Ето он украл и спрятал. Дай-ка ему по шее хорошенько!» — сквозь зубы говорил Гнуско и хотел было схватить меня за руку, но я отскочил в сторону. «Как же ты мог такое сделать? — укоризненно и вроде сочувственно проговорил Лосев, качая большой седой головой. — А ведь фамилия ваша всегда была порядочная». — «Дядя Евмен, неужели вы ему поверили? Если правда, что к вам никто не подходил, то гвозди спрятать мог только сам дядя Матвей, а на меня спирает». — «Ах ты, сукин сын,
Я отбежал от него, забрался на забор и уселся на нем, готовый спрыгнуть на другую сторону, в переулок. Гнуско не преследовал меня, но продолжал кричать и ругаться.
На шум к амбару собралось уже с десяток колхозников. Меня душила обида и злоба: я безвинно был опозорен перед людьми, но не знал, чем доказать свою правоту. Наконец задыхаясь, я закричал на весь двор: «Дядя Матвей, вы сами прибрали гвозди! Вы и еще кое-чего тягаете из колхоза!» — «Что я тягал? Ты видел, паршивец, говори!» — «Не видел, а знаю!» — кричал я. «Что ты знаешь и мелешь тут?» — «А вот что я знаю! В воскресенье вместе с вашим сыном Гошкой я зорил воробьиные гнезда в вашем старом гумне в конце огорода! И мы нашли там запрятанные в соломенной крыше колхозные уздечки, вожжи и выездную дугу! Это вы утащили и спрятали!» — со слезами на глазах, но уже торжествующим тоном кричал я.
Гнуско опешил и замолк на несколько секунд, а затем ухватил палку и прытко бросился на меня, матерно ругаясь. Я соскочил с забора в переулок и побежал за огороды к речке. Гнуско гнаться за мной не стал, но его злобный, наигранно-торжествующий голос долго не затихал.
А я тем временем горько плакал у речки, умываясь ее прохладной водой. Меня мучило не только лживое обвинение в воровстве, но и обидное слово — «безбатченко». Не прошло и года, как умер наш отец, и больная мать выбивалась из сил, бедуя с нами семерыми. Да, без отца нас можно унижать и обижать как вздумается, а заступиться — некому. Как же мне доказать сельчанам свою невиновность?!
После долгих переживаний и раздумий я решил ничего пока не говорить о случившемся больной матери. Подождать прихода домой старших братьев, которые работали трактористами в нашем колхозе, и попросить их как-нибудь отомстить Матвею Гнуско. Такое решение меня немного успокоило. Я пришел домой, поужинал и лег спать, а рано утром уехал в поле.
Пока я ходил за плугом со своим горем в душе, не отрывая опухших глаз от ловко перевертываемого начищенным лемехом пласта чернозема, в селе вокруг случая с гвоздями развернулись самые неожиданные для меня события, о которых я и предполагать не мог.
Оказывается, разговоры о хищении гвоздей и краже колхозного имущества в тот же вечер дошли до председателя колхоза. Заподозрив Матвея Гнуско в нечестности, он отдал распоряжение осмотреть его клуню, что и сделали бригадир и два комсомольца рано утром, когда хозяин клуни еще спал. Разворотив соломенную крышу этого ветхого строения, они нашли там и принесли в правление колхоза две наборные уздечки с ременными поводами, трое вожжей, дугу, шкворни, сошники от плугов, сыромятные супони, чересседельники. Все это положили рядком на скамейку. Позвали Матвея Гнуско. Когда тот глянул на эту картину, тотчас онемел, а потом, придя в себя, стал, нервничая, отпираться: «Впервой вижу такое. Небось ето сын мой Гошка натаскал в клуню. Ну, подлец, испорю ево до крови».
С тем и убежал домой.
В тот же день Матвея Гнуско отстранили от должности старшего конюха. Чтобы как-то сбежать от позора, он выпросил у колхозного председателя разрешение уехать в дальнюю бригаду — на полевые работы почти на все лето…
Петр Петрович замолчал, поблагодарив кивком молоденького лейтенанта, поставившего на трибуну графин с водой и стакан, затем продолжал:
— Выслушал меня наш слабонервный командир отделения Антон Конопленко и спросил с неудовольствием: «Это и все? И ты не посчитался с Матвеем Гнуско?»
Я ответил, что тому достаточно влетело и без меня. Вора разоблачили, пристыдили всем селом, и тем самым как бы снято было пятно с нашей семьи.
«Нет, я бы тем не ограничился!» — зло прищурился Антон. — «А что бы ты сделал?» — «Я бы его избу спалил — не простил бы подлюге!» — «Как же можно палить? Ведь у него шестеро ребят и — мал мала меньше. В чем они виноваты?» — «Ну и что? — Глаза Антона засверкали, как у сумасшедшего. — Лес рубят — щепки летят…»
Пожурив собеседника за излишнюю его эмоциональность, я на этом разговор с ним закончил, не предполагая, что необузданная мстительность — действительно в его характере и что она себя вскоре проявит в самый неподходящий для нас момент…
Петр Петрович отнял руки от трибуны, как бы отталкиваясь от нее. Прошелся по сцене не спеша, чуть враскачку, вроде прощупывая твердь ее, и вдруг резко остановился, напряженно глянул в затаившийся зал:
— Да, не секрет, что японские самураи с первых же дней нападения гитлеровцев на нашу страну постоянно устраивали провокации на дальневосточной границе, то и дело имитируя нападение на нас, понимая, что мы не заинтересованы в вооруженном конфликте с ними. Так было и в одну из июльских ночей тяжелого 1941 года….
С японской стороны донесся гул танковых двигателей, послышались взрывы. Предполагая, что это возможное скопление вражеских войск, присланных для удара через Уссури, наше командование приняло необходимые меры. Пехотинцы заняли приграничные окопы, и артиллеристы вышли на исходные позиции. На рассвете шум за рекой утих, и по ней забегали японские катера. Я лежал в тот час возле пулемета «максим», чуть позади меня — Антон со своим «максимом».
Вдруг в наш берег ткнулся носом японский катер. С его борта спрыгнули пять солдат с винтовками. Катер тут же отчалил к середине реки. Высадившиеся японцы находились от нас метрах в ста, не больше, и были видны как на ладони: на пологом песчаном берегу никакого укрытия. С командного пункта нашего батальона передали по цепочке приказ: «Усилить наблюдение, не стрелять!» И самураи, зная, что мы не будем стрелять, решили проверить наши нервы, поиздеваться над нами. Положив винтовки на землю, они повернулись к нам спинами, приспустили штаны и присели. Такую пакость они нам преподнесли впервые. Но мы проявили должную выдержку. Сорвался только Антон. Сняв штык с винтовки и ухватив ее за ствол, как палку, он ринулся на японцев.
Помкомвзвода Губарев крикнул: «Конопленко, стой, назад!»
Но Антон бежал, утопая в песке и задыхаясь от бешенства. Я бросился ему наперерез, схватил его, и мы оба упали на землю. Подоспел мне на помощь помкомвзвода Губарев — отобрали у Антона винтовку. Он весь трясся, еле шевеля белыми как мел губами: «Я покажу этим сволочам!.. В порошок сотру…»
Всю эту провокационную возню заметили бойцы из соседних окопов — подняли головы над брустверами. Тогда японцы и открыли из-за реки по нашим позициям беглый ружейно-пулеметный огонь, а к берегу, к незадачливому «десанту», устремились на большой скорости два катера. Все мы заняли свои места. К счастью, от огня японцев никто не пострадал. Однако все еще попахивало жареным: один из вражеских катеров с солдатами на борту остановился возле нашего берега. Мы замерли. Что же произойдет? Если японцы прислали подкрепление и начнется высадка нового десанта, тогда мы должны, по всей вероятности, получить приказ открыть огонь. Но на катер поспешно вскарабкались перепуганные провокаторы, и он полным ходом пошел к противоположному берегу.