"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
И вот теперь на попутной телеге въезжал в город рослый красноармеец, стриженый, худой после недавно перенесенного тифа. У него обветренные, обожженные солнцем скулы, твердый рот. И на вид ему можно дать много больше его девятнадцати лет. Только в пристальных светло-серых глазах такой же холодный и беспокойный блеск, как и два года назад…
Одет Алексей был плохо. Гимнастерка и штаны расползались от ветхости. Печальное зрелище представляли сапоги: истлевшие голенища, подошвы дырявые, кое-как скрепленные кусочками проволоки и подвязанные для верности веревкой. Из дырок
– Стой, дядю, ты куда?
– А тоби що?
– Так мне же прямо надо.
– Во голос! Ийди, хто ж тоби держить? – удивился возница.
Алексей спрыгнул с телеги. Спорить было бесполезно.
Впрочем, он не жалел, что оставшееся расстояние придется пройти пешком.
И вот он снова шел по Суворовской в густой и прохладной тени ее раскидистых лип. Он вспоминал почему-то не восемнадцатый год, не немцев и расстрел фронтовиков возле Потемкинской, а то казавшееся необычайно далеким время, когда он бегал здесь мальчишкой. Вот улица, где находилась его гимназия. А вон кафе-кондитерская немца Лаупмана, где продавался шербет из разных сортов мороженого, сдобренного вареньем и орехами- мечта всех херсонских ребятишек. Это удивительное по вкусу лакомство носило название «неаполитанское спумони». Сейчас кафе закрыто, витрины заложены досками и на них висит объявление: «Питательный пункт перенесен на Виттовскую».
Орудийные разрывы здесь слышнее, но, несмотря на это, народу много. Хозяйки с тощими кошелками; спешащие куда-то совслужащие; красноармейцы, матросы, крестьяне; беженцы с печальными и голодными глазами, забредшие с вокзала в поисках чего-нибудь съедобного. В тени пустующих деревянных киосков стайками сидят беспризорные..
Алексей свернул на Ришельевскую и прошел несколько кварталов. В одной из боковых улиц стоял красивый двухэтажный дом с большими венецианскими окнами, принадлежавший когда-то богатому херсонскому заводчику. Сейчас у подъезда расхаживал часовой. Здесь располагалась уездная ЧК.
В коридорах ЧК многолюдно и шумно. Дежурный – румяный паренек воинственного вида, в кубанке, с наганом на боку – провел Алексея на второй этаж. Отворив одну из дверей, он сунул в нее голову и доложил:
– До вас человек пришедши, приезжий.
– Давай, – сказали за дверью.
Пропуская Алексея, паренек ободряюще подмигнул ему:
– Идите. Не дрейфьте, товарищ…
Человек, сидевший в комнате за широченным письменным столом, был Брокман, председатель ЧК, латыш, плотный, широкоплечий, в серо-зеленом английском френче.
На столе перед ним стояла массивная чернильница без крышки и снарядный стакан вместо пепельницы. Рядом, на табурете, помещалась коробка полевого телефона.
Он долго и внимательно читал документы Алексея. В документах говорилось, что военный следователь Особого отдела Михалев Алексей Николаевич направляется в распоряжение Херсонской уездной ЧК после «прохождения лечения в госпитале».
В служебной характеристике Алексея было сказано, что Алексей «является преданным делу рабочего класса и беднейшего крестьянства, который не жалел своей молодой жизни за Советскую власть… проявлял отважность и сообразительность в борьбе с врагами, а также, будучи грамотным и членом партии большевиков, стоял, как утес, на страже справедливости…».
В письме ЦУПЧрезкома рекомендовалось использовать Алексея на оперативной работе.
Пока Брокман читал документы, Алексей рассматривал его. У председателя ЧК выпуклый лоб и сильная челюсть. Расчесанные на пробор седоватые волосы лежали на его круглой голове, как склеенные. Руки большие, узловатые, с зароговевшими ногтями.
Отложив бумаги, Брокман спросил:
– Сам откуда родом?
– Отсюда, из Херсона.
– Здешний? Значит, город знаешь? Родные есть? Где воевал? Ранен? Куда? Образование имеешь?.. – Вопросы он задавал отрывисто, с едва заметным акцептом.
Расспросив о работе в Особом отделе, он достал из кармана коротенькую глиняную трубку и, набивая ее махоркой из жестяной коробочки, исподлобья оглянул Алексея.
– Ну и фигуры ко мне шлют, – проговорил, двинув челюстью, – оборванца на оборванце… Оружие хоть имеешь?
Алексей достал из заднего кармана маленький бельгийский браунинг – подарок Силина, Брокман махнул рукой:
– Это не оружие для чекиста. – Он подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:
– Фельцера ко мне!
Потом сел за стол и уткнулся в бумаги, словно Алексея и не было в комнате.
Через несколько минут в кабинет влетел щуплый остроносый человечек в съехавшей на затылок военной фуражке.
– Звали? – спросил он, дыша со свистом.
– Это Михалев, наш новый сотрудник, – сказал Брокман. – Надо его одеть, чтобы не стыдно было. И пусть оружие выберет.
Начхоз окинул Алексея оценивающим взглядом и в затруднении покачал головой:
– Нелегкая задача! Такой рост! Это же Илья Муромец! Ну хорошо, что-нибудь придумаем.
– И еще посмотри, какие на нем опорки. Сапоги у тебя есть?
На лице завхоза появилось мечтательное выражение. Он точно хотел сказать: «Если бы!..»
– Значит, нету? – спросил Брокман. – В таком случае, выдашь кресло.
– Товарищ председатель, – заговорил начхоз мягко, – может быть, товарищ Михалев подождет? Мне обещали подкинуть партию сапог через недельку-другую. В доме почти не остается кресел.
– Что мне, приемы устраивать! – сказал Брокман. – У меня люди голые ходят! Садись, – приказал он ничего не понимавшему Алексею, – вот бумага, пиши…
Он продиктовал текст заявления. Алексей написал: «Ввиду отсутствия обуви, прошу выдать мне 1 (одно) кожаное кресло на сапоги…»
Брокман размашисто поставил резолюцию: «Хозчасть. Выдать. Брокман».
– Теперь идите, – сказал он. – Когда справишься, зайди. Насчет жилья придется самому устраиваться, мне тебя класть некуда. Одну-две ночи можешь где-нибудь на диване переспать, а там куда хочешь, заживаться не позволю.
– Устроюсь. Я здешний! – сказал растроганный Алексей. – Спасибо вам…