Военные приключения. Выпуск 2

Лубченков Юрий Николаевич

— Вы пленные враги, — перевел европеец. — И помогаете правительству, которое идет против аллаха.

— Афганское правительство, насколько я знаю, ни в чем не препятствует верующим, — возразил Сапрыкин, но Модир Джагран даже не дослушал перевод.

— Последний раз спрашиваю: согласны ли принять ислам?

Все молчали.

— А ты, Сафар? Ты же мусульманин? — обратился Модир к Сафарову на пушту.

— Мой народ исповедовал ислам. Сейчас веруют только старики. Я же никогда не верил в аллаха и уже, конечно, верить не буду.

— Ты пожалеешь об этом.

—

Господин Модир Джагран сказал, что вы все пожалеете о своем поступке, — бесстрастно повторил европеец.

На следующее утро вновь вызвали на допрос. На этот раз в комнате находилось двое: европеец и охранник с автоматом.

Европеец улыбнулся тонкими губами, поправил очки и доверительно сообщил, что вера в ислам его совершенно не интересует:

— Бесполезно заставлять взрослых людей верить в то, во что они не хотят.

Сказав это, он встал и, потирая руки, хотя в комнате было жарко, стал ходить взад и вперед. Он представился, назвав себя Мухаммедом, рассказал, что в свое время жил в Ташкенте, а сейчас работает здесь, изучает «особенности ислама в Афганистане».

— Что-то ты не похож на Мухаммеда, — криво усмехнулся Сафаров.

— Что вы сказали? Ах, не похож! — он засмеялся мелким дребезжащим смешком. — Может быть, может быть…

«Мухаммед» говорил тонким высоким голосом, торопливо, словно боясь, что его перебьют и не дадут досказать. Иностранный акцент в его речи почти не чувствовался. Говорил он, что «истинные борцы за веру отстаивают свободу и независимость Афганистана», что у этих борцов — муджахеддинов — много друзей на Западе. Потом он без всякого перехода начал рассказывать о «благородной деятельности» народно-трудового союза. Не умолкая ни на минуту, он сунул всем в руки журналы и листовки на папиросной бумаге.

«Соотечественники! Народно-трудовой союз призывает вас покинуть пределы свободолюбивого Афганистана… Вступайте в ряды НТС», — пробежал глазами Сапрыкин и положил листовку на пол.

— «Посев», — громко, с ноткой торжественности прочел Сафаров. — Что-то здесь запахло медицинскими анализами… Теперь понятно, откуда ты, эмигрантский ублюдок!

Сафаров медленно поднимался с пола. Энтеэсовец закричал, подскочил охранник, ткнул Сафарова стволом в грудь и тут же отскочил, держа автомат наготове. Но Сафаров уже сел.

— Так, друзья, — продолжал «Мухаммед» голосом преподавателя, восстановившего тишину в аудитории. — Почитайте это. А завтра мы обсудим план наших совместных действий. Будете делать, что вам скажут, получите большие деньги. С нами лучше, чем с Гульбуддином или, там с Гилани. Мы — европейцы, поймем друг друга. А эти вандалы с вами церемониться не будут. Просунут кольцо в нос и будут таскать по кишлакам. Потом на кол посадят. Они умеют, — последние слова он произнес с явным удовольствием.

Их снова закрыли в подвале. Прошло несколько часов. Стихли наверху шаги и голоса. «Уже ночь, — думал Сапрыкин, чувствуя безысходность и пустоту. — Неужели конец? Неужели в этом темном и сыром погребе истекают последние часы? Обидно». Предателем он, конечно, никогда не станет. Значит, выбор

один. Печально подводить итог, когда еще нет сорока, когда чувствуешь себя, как никогда, полным сил, опытным, знающим жизнь. Знала бы сейчас Маша, где он. А может быть, уже сообщили? Да нет, вряд ли. А Сашка — уже девятиклассник…

Рядом заворочался Шмелев.

— Не спишь, Игорь?

— Нет.

— Что скажешь завтра этому хлюсту?

— Пошлю его куда-нибудь…

— Знаешь, чем это грозит?

— Знаю, Иван Васильевич. Только зачем вы это спрашиваете?

— Хочу знать, что не одинок.

— О чем вы, Иван Васильевич? — раздался голос Сафарова. — Ни к душманам, ни к энтеэсовцам у нас пути нет.

Неожиданно все заговорили. Оказывается, никто не спал.

— Тише, товарищи, — попытался успокоить всех Сапрыкин. — Давайте решать. Утром придут за ответом.

— Да что тут решать!..

— Нет, я хочу знать мнение каждого, — перебил Сапрыкин. — Сафаров, тебе слово.

— Лучше сдохнуть, чем продаться…

— Шмелев!

— Родину не продаю.

— Тарусов!

— А я что, хуже всех?

…Сафаров был не совсем прав, посчитав Мухаммеда эмигрантским отпрыском. Конечно, никаким Мухаммедом тот никогда не был. Родился он во Франкфурте-на-Майне. Отец его, Николай Ритченко, в свое время служил гитлеровцам — сначала полицаем, потом преподавателем разведшколы в Гатчине. Когда Красная Армия поперла оттуда его хозяев, папаша ушел вместе с ними и верно служил им уже в Берлине. Формировал разведывательно-диверсионные группы. В конце войны Николай Ритченко дослужился до чина обер-лейтенанта и даже был награжден каким-то фашистским орденом. Но это уже не радовало его, потому что вокруг все трещало, и Ритченко мудро смекнул, что настала пора менять хозяев. Причем как можно быстрее. Вышел он на американцев. Эти ребята орденов не давали, но всегда хорошо платили.

Ритченко-младший, наследственный антисоветчик, разрабатывал далеко идущие планы и почти не сомневался в успехе.

…Утром в подземелье вновь сбросили лестницу. Наверху пленников ждал Ритченко со своей неизменной улыбкой. Он сразу начал:

— Я пришел за ответом. Кто из вас готов сотрудничать с нами? — взгляд маленьких глазок из-под очков скользнул по лицам.

Еще вчера узники договорились, что отвечать будет Сапрыкин. И Иван Васильевич негромко, но твердо сказал:

— Предателей среди нас нет.

Улыбка мгновенно слетела с лица энтеэсовца, он процедил:

— Что ж, пожалеете! Сами подписываете себе смертный приговор…

Через несколько минут после того, как их снова посадили в подвал, люк открылся, наверх вызвали Сапрыкина. На всякий случай он попрощался с товарищами.

Ритченко, уже успокоившись, вновь улыбался.

— Вы умный человек, авторитетный, — начал он, — и должны понимать, что перед вами дилемма между бытием и небытием. Ведь вы же марксист, член компартии? Там, — он показал наверх, — ничего не будет. Жизнь только одна — здесь. И у вас все шансы ее лишиться. Вы ведь знаете этих изуверов. Я же предлагаю вам…