Воевода Шеин
Шрифт:
— Здравствуй, воевода Шеин, — сказал король.
— Здравствуй, ваше величество.
— Помнишь, как семнадцать лет назад мы встречались в твоих палатах?
— Помню.
— Так вот приглашаю тебя завтра выпить кубок хорошего вина. Нам есть о чём поговорить.
— Ты так считаешь, ваше величество?
— Не будь упрямцем. Речь пойдёт о твоих десяти тысячах воинов.
«А ведь ошибается Владислав, у меня всего восемь с половиной, — подумал Шеин и с горечью признался: — Раненых разве что ещё две тысячи...»
— Я принимаю твоё предложение,
— Из уважения к тебе я согласен встретиться и с твоими соратниками. Кто они?
— Это воевода Артемий Измайлов и полковник Александр Лесли.
— Немец?
— Да.
— Ладно, стерплю. Завтра с рассветом я жду.
— Только ворота распахни пошире, ваше величество.
— Шеин, ты всё тот же, без шуток не можешь.
Михаил поклонился королю. Владислав ответил тем же.
Предстоящая встреча не осталась незамеченной в Москве. Но её сумели извратить, чтобы обвинить Шеина во всех смертных грехах.
Глава тридцать пятая
ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ
Расставшись с королём Владиславом, Михаил Шеин вернулся в острог, поднялся на вал и долго внимательно осматривал стан, в котором его рать простояла и продержалась почти полтора года. На душе у Михаила было горько, сердце грызла тоска. Никогда ещё в жизни ему не было так худо, разве что в первые дни в плену. Чего добился он за минувшее страдное время? Да лишь того, что потерял почти двадцать тысяч ратников. «Но почему? Почему?» — кричала душа. Да потому, что предали их бояре и царь. Какими же бессовестными надо быть, зная, что без боеприпасов и продовольствия голодная гибнет рать, а в двухстах вёрстах от Смоленска второй год бездействует и жирует больше чем двадцатитысячное войско!
Шеин был в этот час беспощаден и к себе. Он казнил себя за то, что у него не хватило умения воевать с более сильным противником. И, не забыв о Боге, он звал на свою голову его гнев и кару. Шеину не хотелось больше жить. Он даже представить себе не мог, как снесёт позор всех полуторагодовых усилий. «Господи, пошли мне на голову вражеское ядро! — стонал в душе Шеин. — Хочу умереть!» Михаил забыл в этот час всех родных и близких, своих побратимов и соратников. Он стоял над пропастью один и одному себе просил смерти, которая в прежние схватки с врагами тысячу раз обходила его. Это была такая безысходная жажда избавиться от бренного тела, что Шеин вздрогнул: вдруг кто-то помешает ему утолить эту жажду.
Однако даже самому безысходному отчаянию приходит конец.
К Михаилу подошёл Артемий и встал рядом. Он стоял молча, потому что понял: никакие слова сострадания не выведут его сотоварища из того состояния, в каком он пребывал. Но они оба были ещё полны сил, и у них ещё были неотложные дела. Нужно было заботиться о восьми тысячах воинов, что ещё находились в строю, и о двух тысячах раненых и больных. И Шеин как-то буднично произнёс:
— Пойдём, брат, по острогу, заглянем в землянки. Надо же знать, чем
— Хорошая мысль, Борисыч. Но кто тебе сказал, что завтра не загремят пушки?
— Это от нас с тобой зависит. Только от нас!
— О чём же ты говорил с королём?
— Он предлагает мир.
— А ты?
— Вот я и говорю, что это зависит только от нас с тобой. Ежели мы примем на себя грех загубить жизни десяти тысяч россиян, значит, завтра загремят пушки. А ежели скажем, что нам нужен мир, тогда мы с тобой будем обречены...
Артемий положил на плечо Шеина руку, и они пошли вдоль остроколья по валу, который тянулся на несколько вёрст.
— Нам с тобой третьего не дано, — продолжал Михаил. — Или мы продлим войну, и тогда к весне здесь будет одна братская могила, или мы примем условия поляков о перемирии и попадём в разряд изменников отечества и клятвопреступников...
— Ты не сгущаешь краски, Борисыч? — тихо спросил Артемий.
— Нет, дорогой мой, я даже приукрашиваю то, что ты видишь. Никто из-под Можайска и Вязьмы к нам на помощь не придёт. Там засели враги наши, а не соратники. И даже царь с ними не может справиться, с тем же князем Димитрием Черкасским, который ещё два года назад не выполнил повеление царя и не повёл полк под Смоленск. Вот он — наш с тобой враг, и мы из-за него примем погибель.
Хронисты подтверждают истинность слов Михаила Шеина: «Если бы в январе 1634 года этот двенадцатитысячный корпус двинулся из Можайска к Смоленску, то Шеину, вероятно, не было бы необходимости сдаться королю Владиславу».
Шеин и Измайлов спустились близ ворот с вала и пошли к землянкам. Но с ходу не вошли в них, остановились.
— Боюсь я услышать, какими словами они встретят нас, — произнёс Шеин.
— Я знаю, что они скажут, — ответил Артемий. — В один голос заявят, что осточертела им эта война. И нас с тобой они давно недобрыми словами вспоминают.
— Вон как! A-а, куда ни шло, давай зайдём!
И воеводы пошли по землянкам. То, что они там увидели, без слов говорило о том, что воины не дотянут до весны. Тут было все: холод, голод, смрадное запущение, уныние и озлобленность. Спрашивать воинов или говорить им какие-то бодрые слова было бы безнравственно. Иногда у Шеина срывалось: «Ратники, как вы тут держитесь? » Но в ответ он слышал угрюмое бормотание. Михаилу так и хотелось сказать, что они уже отвоевали и пришло время собираться домой, но пока он не смел сделать это. Не знал он, чем обернётся завтрашний день.
Скрепя сердце Михаил и Артемий ходили из землянки в землянку и всюду видели одну безысходность. Лишь изредка они замечали какое-то шевеление: кто-то из воинов сгребал красные угольки в очаге, кто-то подбрасывал хворост. Когда Шеин и Измайлов входили в землянку, мало кто поднимался им навстречу. Но иногда к ним подходили сотский или тысяцкий, которые обитали вместе с воинами, и тогда Шеин спрашивал их:
— Ну что, голубчики, плохи дела?
— Хуже некуда, батюшка-воевода, — слышал Михаил однозначные ответы, — до конца войны не доживём.