Воевода Шеин

Антонов Александр Ильич

— Мы, святой пастор, веру отцов не предадим. С нею и уйдём, как придёт час исповедоваться в грехах.

Преуспел ли в чём-нибудь Пётр Скарга, читая проповеди Нефёду и Павлу, Михаилу было неведомо. Но именно благодаря ему Шеин оказался за вратами монастыря Святого Валентина, и там монахи залечивали ему раны на истерзанных руках.

Хорунжий, который командовал конвоем, сдал воеводу Шеина настоятелю монастыря отцу Вацлаву со строгим приказом:

— Ты, святой отец, береги его пуще глаза. Так наказал богослов Пётр Скарга, ты его знаешь. Отвечать же будешь перед королём.

Приор Вацлав, высокий, с сухим лицом, чёрными колючими глазами,

осмотрел Михаила, как коня на торгу, пощупал его спину и грудь и сказал, как приговорил:

— Исправен, как конь, к работам способен.

Но внимание приора привлекли руки Михаила. Он взял за запястье правую руку и увидел, что на пальцах нет ногтей, а там, где им надо быть, как угли под пеплом, пламенело живое мясо. Отец Вацлав взял левую руку и увидел то же.

— Иезус Мария, что это? — спросил он хорунжего.

— Это наказание за непослушание, — ответил с улыбкой шляхтич.

— Кто учинил такую расправу над тобой, пленник? — страдающим голосом обратился отец Вацлав к Шеину.

— Как сказал богослов Пётр Скарга, это наказание за грехи, — ответил по-польски Михаил.

— Ты знаешь нашу речь? — спросил приор воеводу.

— Как не узнать за два года войны с вами?

— Идём же в келью, где ты найдёшь покой, где тебя будут лечить, — произнёс приор и повёл Михаила в низкое и большое деревянное строение.

Вацлав и Михаил вошли в длинное помещение, где по одну сторону коридора были через каждые три шага двери. В конце коридора приор снял с пояса связку ключей и открыл тяжёлые дубовые двери в последнюю келью.

— Вот твоя обитель. И не ропщи, сын мой.

Он побудил Михаила войти в келью и закрыл за ним дверь. Ключ звякнул о железо.

И наступила тишина. Михаил осмотрелся. Но смотреть было не на что: голые стены, лишь в углу образ какого-то святого, деревянная лавка, на которой лежали соломенный тюфяк и соломенное же изголовье с покрывалом из рядна. У маленького оконца с решёткой была прибита широкая доска на двух укосинках, на доске открытая книга — вот и всё убранство места заточения Михаила Шеина. Он прошёлся по келье, насчитал шесть шагов в длину и четыре в ширину. Опустившись на лавку, потёр лоб и тихо произнёс:

— А жить-то надо.

Шеин вспомнил Марию, детей, попытался представить, что происходит с ними, где они, но это ему не удалось. Не зная, куда себя деть, он подошёл к лежащей на доске книге. Это был катехизис — толкование простых христианско-католических истин. Михаил принялся читать, но гнев остановил его. Он понял, что грешит против устоев своей веры, и принялся ходить по келье.

День за оконцем погас, наступили сумерки. В это время загремел замок, открылась дверь, вошёл сутулый монах. В руках он держал свечу и лампаду. На сгибе руки висела плетёнка. Он поставил лампаду под образ — это был святой Валентин, — зажёг её от свечи, затем выложил из плетёнки хлеб, печёную репу, кринку с квасом и ушёл, ни разу не глянув на Михаила.

Шеин долго не прикасался к пище, потом подумал, что ему нет нужды изнурять себя голодом, присел к «столу», поел, напился квасу и вновь принялся ходить, вновь вспоминал Марию, детей. И приоткрылась в душе некая дверца, и оттуда, словно птица из гнезда, вылетели испугавшие его поначалу слова:

Позови меня, белая лебедь, В поднебесную синь улететь. Я взломаю дубовые двери И покину суровую клеть...

Конечно же он обращался к своей Маше-лебёдушке. И себя он увидел в другом, молодецком обличье, способным взломать дубовые двери.

На заре выйду в чистое поле, И Господь мне поможет взлететь...

И Михаил уже вместе с Марией летит к солнцу.

Испытаем мы счастье и волю, Мир сумеем с тобой обозреть.

Но можно ли одним улететь с чужой земли? Да нет же! Нет!

Мы найдём свои милые чада И возьмём их с собой на крыло...

Вот они, Катя и Ваня, с ними, и можно лететь на восход солнца. Надо лишь освободиться от боли.

Сбросим горести в пропасти ада И помолимся, чтоб повезло.

«Однако не заблудиться бы в поднебесье, — подумал Михаил. — Да нет же, не заблудимся», — твердит он уверенно.

Русь узнаем с тобой по одёжке: Шапка вкрень и кафтан нараспах! Мы услышим, как крикнут детишки: «Видим Кремль! Слышим звоны вразмах!»

И впервые в жизни Михаил почувствовал, как у него повлажнели глаза, как горькие спазмы сдавили горло и с сердца сорвалась печаль.

Позови меня, белая лебедь, В синь небес позови, позови. Гложут сердце моё, словно звери, Боль, тоска, и от них не уйти. Позови, позови, позови!

Глава двадцать третья

ШЕСТВИЕ ПО ВАРШАВЕ

Осенью 1611 года королевский двор Сигизмунда III Вазы жил праздно. Пиры следовали один за другим: то по случаю взятия Смоленска — в какой раз! — которым Польша владела более ста лет назад; то по случаю установления восточного рубежа за Дорогобужем. Раздалась Польша вширь. Теперь рубеж её от Москвы был всего лишь в двухстах вёрстах. Как тут не пировать! Но королю Сигизмунду этого было мало. Ему хотелось потешить своё тщеславие чем-то необыкновенным. Как раз в это время возвращался в Польшу из Руси гетман Станислав Жолкевский. Это ему выпала честь захватить Московский Кремль. Почему бы не воздать ему должные почести за этот подвиг? Сигизмунд пригласил на совет канцлера Льва Сапегу.