Воевода
Шрифт:
«Да при том же воре Тушинском, как он стоял в Тушине, отпустил царь и великий князь Василий Иванович в Литву Сердомирсково воеводу Юрья Мнишка и з дочерию панною Мариною, что была за Ростригою, и всех панов, кои взяты на Москве, а отпустил их около Москвы, потому что вор стоял в Тушине. И как послышал вор, что отпущен Юрье Сердомирский и з дочерию, и он послал на табор князя Василья Мосальского со многими людьми и того Сердомирского переняли на Белой да привели к нему в табары, и он его, воеводу Юрья, отпустил в Литву, а дочерь его оставил у себя, а назвал ея женою своею. А она его назвала прямым мужем и жила с ним многое время. И как похотела литва того вора изымати и х королю отвести, и он, сведав то, и утёк на табар в Кол угу. А тое жёнку Марину взял Сопега, и пошёл в Литву, и зашёл в Дмитров, и Дмитров высек и выжег. И та жёнка от него збежала с немногими казаки в Колугу к вору, и вор ея опять взял, и в ту пору у него была в Колуге радость, что-де Бог принёс его царицу, и многих пожаловал и с тюрем выпускал. И жил с нею с некрещёною, и родила малого невесть от кого: что многие с нею воровали. И после того князь Пётр Урусов того вора убил в Колуге. И она с малым пожила немного в Колуге, и перевели ея на Коломну воевода князь Дмитрей Трубецкой, да Иванка Заруцкий, да Прокопей Ляпунов, по казачьему воровскому умышленью. А была за нею Коломна все, а чины у ней были царьския все: бояре и дворяне, и дети боярские, и стольники, чашники и ключники, и всякие дворовые люди. А писалася «царицею» ко всем боярам и воеводам. А боярыни у нея были многия от радныя, и мать Трубецкого князя Дмитрия была же».
Пискарёвский летописец.
Получив известие о гибели самозванца, Сигизмунд был очень обрадован.
— Пала последняя преграда между мной и русским престолом, — рассуждал он.
Радоваться ему пришлось недолго. Будь Сигизмунд поумнее, он бы берег «царика» как зеницу ока, ибо большинство русских склонилось в пользу королевича Владислава лишь из одного нежелания покориться самозванцу и продолжать жить в беззаконии.
Как только «Димитрий» был убит, многие из русских сочли возможным не считать действительной данную королевичу присягу, тем более что его отец не выполнил ни одного из тех обещаний, которые он дал московскому правительству.
Члены посольства слали в Москву неутешительные вести: переговоры с королём зашли в тупик. Сигизмунд настаивал на том, чтобы русским правителем признали не сына, а его самого. Не смог убедить его сдержать клятву и Жолкевский, приехавший из Москвы триумфатором: в своём обозе он привёз как пленных бывшего царя — Василия Шуйского и двух его братьев — Дмитрия и Ивана. Завистники гетмана — Потоцкие — убедили короля не слушать советов прославленного воина и дипломата.
...Князь Дмитрий Михайлович Пожарский собирался покидать ставший любезным его сердцу городок Зарайск. На прощание он вручил протопопу Дмитрию только что напечатанную в Москве книгу «Устав, сиречь око церковное» и собственноручно подписал киноварью на титульном листе, что это его дар зарайской соборной церкви Николая Чудотворца.
В свою очередь протопоп Дмитрий познакомил князя с последней записью, которую он сделал в церковной летописи:
«И в те же лета 7149 [98] Декабря в 1 день присылал враг богоотметник Исак Сунбулов с товарищи многих людей с Михайлова города Черкас и Козаков и Татар под Зараской город, пленити православных Христиан. И те воры пришед к острогу Зараскова города, и острог обманом взяли. Воевода К. Дм. Мих. Пожарский с невеликими людьми против их из города вылез, и помощию Вел. Чуд. Николы воров побили и языки поймали, и из острогу выбили вон, и град, и острог Никола Чудотворец невидимо сохранил».
98
1610 год.
Священник вопрошающе взглянул на князя — верно ли писано. Дмитрий кивнул утвердительно, вспоминая недавние события.
...Предвидя, что наступает решающее время, князь отправил свою семью в родовое поместье Мугреево. Супруга, Прасковья Варфоломеевна, воспротивилась было:
— Как же ты здесь один будешь?
— Ну, и не один, со мной будут Пётр и Фёдор! — ласково посмеивался Дмитрий. — Погляди, какие дубки ладные выросли. С ними и беда не страшна — оборонят отца. Как, обороните?
Старший, Пётр, ответил ломающимся баском:
— Обороним. Чай, сам учил нас, как саблю держать.
— Ну, ну, — притворно нахмурив брови, сказал отец, — не хвастайся, едучи на рать.
— Раньше за одного боялась, а теперь вот за троих приходится, — вздохнула жена.
— Прав Митрий, — твёрдо вмешалась мать, Мария Фёдоровна. — Я чаю, он снова в поле собрался, с литвой воевать, чтоб в Москве их духу не было! Так ли думаю?
— Правильно, матушка, думаешь! — удивлённо ответил князь, не понимая, каким образом мать угадывает его самые сокровенные мысли.
— А коли так, — продолжала мать, — ему такой хвост только мешать будет. Погляди, Прасковья, одни бабы — мы с тобой да дочери одна меньше другой — Ксения, Анастасия, Елена. Один мужичок остаётся с нами — Ваня, да и тому восьми нет!
— Я вам дядьку Надею в провожатые дам! — пообещал князь. — А как дела справлю, сразу же к вам сам приеду...
Проводив семью, Пожарский отправился в Пронск, где сговорился встретиться для совета с Прокопием Ляпуновым.
В крепости осталась лишь незначительная часть гарнизона: князь не ждал опасности ниоткуда.
Однако, подойдя со своим отрядом к Пронску, Пожарский обнаружил, что Ляпунов сидит в осаде. Город окружило пёстрое воинство бродяг-черкасов (так на Руси звали запорожцев), к которым примкнули невесть откуда появившиеся татары и русские воины из Москвы, присланные боярским правительством во главе с Исаем Сунбуловым. Число дружинников Пожарского было невелико, но это были испытанные воины, которые участвовали с князем во всех сражениях. Не раздумывая, Пожарский ударил с тыла. Ляпунов, увидев, что пришла помощь, со всеми имевшимися у него воинами вышел из-за стен. Взятые в клещи черкасы, в панике побросав оружие, удрали к Михайлову, где находилось их становище.
Дмитрий и Прокопий встретились как друзья, будто и не было промеж них никаких неурядиц. Да и не время было вспоминать старое! Прокопий показал Пожарскому присланные к нему две грамоты.
Одна из них была писана дворянами из посольства под Смоленском. Её Прокопий получил благодаря брату Захарию, который участвовал в заговоре против Шуйского. Он сумел попасть в состав посольства, чтобы сообщать старшему брату о ходе переговоров. Он же был и одним из авторов присланной грамоты. В ней говорилось:
«Мы пришли к королю в обоз под Смоленск и живём тут более года, чуть не другой год, чтобы выкупить нам из плена, из латинства, от горькой, смертной работы, бедных своих матерей, жён и детей... Собран был Христовым именем откуп — всё разграбили; ни одна душа из литовских людей не смилуется над бедными пленными, православными христианами и беззлобивыми младенцами... Во всех городах и уездах, где завладели литовские люди, не поругана ли там православная вера, не разорены ли Божьи церкви? Не сокрушены ли, не поруганы ли злым поруганием божественные законы и Божие образы? Всё это зрят очи наши. Где наши головы, где жёны и дети, и братья, и сродники, и друзья? Не остались ли из тысячи десятый, из сотни один, и то с одной душой и телом... Не думайте и не помышляйте, чтоб королевич был государем в Москве. Все люди в Польше и Литве никак не допустят этого. У них в Литве на сеймище было много думы со всею землёю, и у них на том положено, чтобы вывести лучших людей и опустошить всю землю и владеть всею Московскою землёю. Ради Бога, положите крепкий совет между собою. Пошлите списки с нашей грамоты в Новгород, и в Вологду, и в Нижний, и свой совет туда, чтобы всем про то было ведомо, чтобы всею землёю обще стать нам за православную христианскую веру, покамест ещё мы свободны, и не в рабстве, и не разведены в плен».