Воин сновидений
Шрифт:
– Да? – насмешливо прищурился старшина. – А кто чавкает, как свинья, на весь Берлин слышно, небось аж Гитлер в своем бункере облизывается!
– Не я, – растерянно помотал головой Колька, потому что теперь и впрямь услышал чавканье. Будто кто-то, давясь от жадности и роняя изо рта, торопливо запихивал себе в рот громадные куски и тут же тянулся за новыми… Звуки были тихими и отдаленными, точно жрали в одном из окрестных разрушенных домов.
Длинная, как фонарный столб, черная тень протянулась поперек разбитой снарядами мостовой.
Все-таки год на войне – это год на войне. Автомат
– Стреляй его, не то с собой рванет! – заорал старшина.
Извиваясь, как червяк, человек закатился под днище танка… Глухо бухнуло. Танк подпрыгнул и медленно завалился на бок, точно прямо из асфальта вдруг выскочил гигантский кулак и дал ему в брюхо. Громадный костер взвился из мостовой, перемалывая и засевшего под днищем эсэсовца, и сам танк. Как хищный цветок, огонь сомкнулся над орудийной башней.
Только что казавшиеся пустыми полуразрушенные дома ожили. Ударили десятки автоматных очередей, изо всех подвалов сыпанули такие же длинные, черные – похожие на чертей багровые тени вскачь понеслись по стенам и мостовой…
– «Ваффены» обошли! – заорал Петро.
– Уходим! – рявкнул старшина и, отстреливаясь на бегу, все трое кинулись в проулок.
Перепрыгивая через груды битого кирпича, они бежали по узкому и извилистому переулку, а сзади топотали «ваффены» – много, не меньше десятка. Ноги у старшины расползлись на щебне, он рухнул плашмя, тут же перевернулся на спину и выпустил очередь от живота. Сзади раздался крик. Один из эсэсовцев упал.
Гулкий залп, как из пушки, ахнул на весь переулок, заметался, отталкиваясь эхом от стен. Колька извернулся, вскидывая автомат над головой. С верхнего этажа из охотничьего дробовика в него целился ветхий дед.
– Ах ты ж, гроссфатер! – вслепую паля по окну, заорал мальчишка.
– Ходу, ходу! – старшина уже стоял на ногах. Дядька Петро перекатился, уходя от выстрелов, и побежал впереди, на ходу сбрасывая опустевший автоматный рожок. Очереди эсэсовцев молотили в мостовую.
Переулок кончился, из узкого проема между домами открывалась площадь – старинные дома в кружок и островерхая немецкая кирха посредине, выглядевшая странно целой и даже нарядной в размолоченном в руины городе. Цветные стеклышки в больших круглых окнах – и те целехоньки!
Из общей картины выпадали только старый и ржавый немецкий танк со снятыми гусеницами, мертво застывший на развороченной булыжной мостовой.
– Не нравится мне это! – крикнул старшина, но сзади снова ударили выстрелы. – А говорили – в Берлине с боеприпасами плохо!
Они выскочили на площадь.
– Прыгай! – сам не зная почему, заорал Колька, сигая в сторону.
В тот же миг неподвижный танк ожил – и нацеленное точно на выход из переулка орудие плюнуло огнем. Колька никогда еще не видел снаряд так близко. Окутанное огненным ореолом длинное хищное тело с гулом пронеслось над головой – из переулка ахнул взрыв… раздались страшные крики.
– Медаль товарищу немецкому стрелку
Засевший в танковой башне стрелок, похоже, понял, что попал по своим. Длинное орудие с ржавым скрипом закачалось, опускаясь.
Колька бегом рванул за старшиной. С неожиданной резвостью танковая башня крутанулась следом, и снаряд с грохотом ударил в фасад дома у них за спиной. Уцелевшие стекла рухнули вниз мелким колючим водопадом, щеку полоснуло болью, на ворот гимнастерки закапало теплое. Из пустых проемов полыхнуло пламенем – внутри занялся пожар. Кольке показалось, что он слышит то ли женский, то ли детский крик, и чей-то силуэт промелькнул на фоне извивающихся, как щупальца осьминога, языков огня. Но разбираться было некогда.
– За церковь! Пока он перезаряжает! – заорал, вскакивая, старшина.
Колька его не слышал – уши точно пробками заложило, – но и так понятно.
Перезаряжал невидимый стрелок на удивление проворно – новый снаряд едва не накрыл всех троих, лишь каким-то неслыханным, самим непонятным рывком они вырвались вперед. Вместе с вывороченными из мостовой булыжниками взрывная волна проволокла их по земле. Колька почувствовал, как его хватают за плечи, тащат – вместе с дядькой Петром они закатились под прикрытие кирхи.
– Ложись! – полоснул по ушам неожиданно прорезавшийся вопль старшины, и они рухнули между обелисками крохотного кладбища при церкви. Окутанный пламенем снаряд пронесся над ними, сзади загрохотали рушащиеся обломки – и наступила тишина.
– Вот уж не думал, что самым безопасным местом в моей жизни окажется немецкое кладбище, – пробормотал старшина, поднимаясь на колени.
Возвышающееся над ними здание кирхи прикрывало их от неподвижного танка.
– Стрелок, небось, какой-нибудь малолетка-гитлерюгенд, вроде нашего Кольки, иначе попал бы, – отряхивая комья земли с гимнастерки, выдохнул дядька Петро.
– Какой я вам гитлерюгенд? – мрачно насупился Колька. Нашли с кем сравнивать!
– Или оставил бы нас в покое, – не обращая внимания на Колькину обиду, буркнул старшина, тяжело приваливаясь к выщербленному каменному кресту. – На трех человек столько снарядов перевести! Козел гитлеровский! – гулко, на всю площадь проорал старшина. В ответ ухнуло – стрелок пальнул.
– Говорю же – козел! – удовлетворенно заключил старшина и тут же мрачно добавил: – Только вот что нам теперь делать – не сидеть же здесь до самой победы!
Отступать и впрямь было некуда. Средневековые дома вокруг площади стояли плотно, стенка к стенке, никаких проходов. После бешеного обстрела все они горели – все превратилось в сплошное кольцо огня, горячий воздух дрожал, от клубящегося черного дыма было трудно дышать.
– Слушай, да прекрати ты чавкать, Колька, или на тебя с перепугу жор напал? – зло рявкнул старшина.
– Да сколько ж можно говорить – не я это! – заорал Колька.
Чавканье слышалось со всех сторон, точно жрали в каждом доме – давясь, торопливо, будто едок боялся, что вырвут, отнимут, вот и напихивался, широко расставив локти вокруг миски и судорожно шевеля щеками…