Воин света
Шрифт:
— Посмотрите, знаете ли вы кого-нибудь из этих людей?
Кент долго и пугливо елозит по мне взглядом, изучает моих собратьев по «актёрскому мастерству». Затем начинает всё сначала.
— Ну, давай ты шустрее, дядя, — сипит морячок.
Справедливости ради стоит сказать, что морячком-то он был лет надцать назад, но привязанность к некоторым элементам форменной одежды сохранил до наших времён.
Времена… Время-времечко…
— Ну, что? — не выдерживает уже и Катюшин. — Узнаёте кого-нибудь?
— Нет, — виновато улыбается
Он останавливается передо мной и, осмелев, рассматривает, будто я древнегреческая статуя. В Греческом зале, в Греческом зале, как вам не стыдно!.. Кто Аполлон?.. Я Аполлон? Он Аполлон? Ну и нехай себе Аполлон…
— Вот этот отдалённо напоминает… — мямлит он, осматривая меня взглядом стеснительного ценителя. — Но я совсем не уверен, что такой щупленький смог бы отделать Гарика. Да, и лицо не то… Этот тоже мог бы, но он явно болен… Вон как кашляет.
Парень, ты ж кривой был, как турецкая сабля. Как ты вообще помнишь, хоть что-нибудь? Ладно.
— Присмотритесь к тому, который напоминает! — нажимает Пересторонин.
Скотина.
— Нет, простите, молодой человек, но это не вы.
Как есть не я.
На этом и заканчиваем.
— На сегодня хватит, — глядя на часы, объявляет Катюшин. — Пересторонин, давай, кого по камерам, а кого на выход.
Ответственный момент, однако… Нет, сажать меня в камеру он пока не собирается. Ну, что же, повод был, а теперь возможность нескоро представится. Морячка, планировавшего сегодня завалиться в бар «Интуриста» уводит конвой. Бармен может спать спокойно. И работать тоже.
— Злобин несколько раз звонил, — говорит Витёк, когда я возвращаюсь в машину. — Чёт ты долго.
— Боишься, чтоб я не перетрудился? — улыбаюсь я.
— Не, я не к тому, ты не подумай чего, просто мы с Аликом уже волноваться начали. Контора-то не такая безобидная. Тут «бобик» за «бобиком» подъезжает. Короче, хорошо, что всё путём.
— Ну, пока путём, да. Набери, пожалуйста, номер.
Я диктую, и Виктор набирает.
— Куда едем? — спрашивает Алик.
— А, сейчас поговорю и решим.
Де Ниро отвечает.
— Ты где пропал? Шифруешься что ли?
— В городской прокуратуре развлекался, — усмехаюсь я. — Тут такая клёвая шоу-программа, огонь просто.
— Не понял, объяснишь потом. Слушай, я уже миллион лет хочу с тобой потолковать, и всё мы не можем, никак не выходит. Тет-а-тет. У меня сегодня время есть, а у тебя?
— Для вас, Леонид Юрьевич, у меня всегда время есть, вы же знаете.
Он довольно хмыкает.
— Ну, тогда чего, сегодня что ли?
— С огромным удовольствием, — соглашаюсь я, глядя на часы. — Может, тогда поужинаем? Приходите к нам домой. Никого посторонних не будет, только мы.
— А Наталья?
— Ну, Наталья, разумеется, будет. Но это пусть вас не беспокоит. После ужина уединимся в библиотеке, вы будете пить виски или коньяк, а может даже и ром. Я буду пить «ситро». Должен же хоть кто-то сохранять трезвость. Поговорим свободно обо всём. Врубим глушилки и сможем нести любую дичь.
— Звучит неплохо, — соглашается он. — Тогда часиков после семи нарисуюсь у вас.
По такому случаю я еду в «Берёзку» на Сиреневый, в ту, что продуктовая. Беру свежую курицу, колбаску, сыр, торт, «токайское», оливки, копчёную горбушу, свежие помидоры и арбуз. Парни тоже себе берут, кому что нужно. С чеками проблем нет, так что коммунизм уже наступил, но, как оно чаще всего и бывает, пока не для всех.
Наташку, стало быть, сегодня встречать не поеду. Я звоню ей и предупреждаю, что у нас сегодня званый ужин. Приехав домой, сразу отправляюсь на кухню. Включаю духовку, чтобы она прогрелась и принимаюсь за дело.
Помыв курицу, натираю её специями. Чищу карошку, разрезаю на поперечные ломти и укладываю их на дно жаровни, а сверху возлагаю синюю птицу. Ну, а потом уже дело техники. Закрываю всё это дело толстой крышкой и благополучно на целый час отправляю в духовку, а сам перехожу к салату.
— Ничего себе, Егор, — нахваливает и немножечко посмеивается надо мной Злобин. — Кто бы мог подумать! Ты ещё и кулинар!
Ага, причём, совершенно точно, не как Хоботов, впрочем, этот фильм ещё не вышел.
После ужина, согласно плану, мы с Де Ниро уходим в библиотэку, бросая Наташку в одиночестве.
— Ну что, — начинает он разговор, разливая по пузатеньким бокалам на низкой ножке коньяк.
— Коньяк «Наполеон», — говорю я. — Почувствуй себя утром разбитым, как француз под Смоленском.
— Реклама из будущего? — посмеивается Злобин.
Посмеивается, но ему не смешно. Я вижу. И за ужином он был напряжённым, и до сих пор не расслабился. Возможно, переход от вина к коньяку поможет ему преодолеть внутреннюю скованность.
— Что вас беспокоит, Леонид Юрьевич? Почему вы напряжены?
— А ты глушилку-то включил на всякую пакость?
— Точно-точно, не включил, минуточку.
Я достаю коробочку, некогда любезно предоставленную самим же Злобиными, и включаю.
— Ну, вот, теперь-то скованность и пройдёт, — усмехается он и делает хороший глоток из своего кубка.
Я с улыбкой наблюдаю за своим гостем. Он глубоко вздыхает и поднимает на меня глаза.
— Беспокоит меня один вопрос, Егор, — покачивает он головой. — Как мы дальше жить будем? Всё ведь так хорошо было, смысл имело, логику… А ты взял и разрушил всё, буквально растоптал своим грубым синтетическим сапогом путешественника во времени.
— А вы поэт.
— Да-да, поэт. Поэт в России больше, чем поэт. Знаешь, кто сказал?
— Знаю, я с ним на брежневской даче бухал.
— Бухал? — смеётся он. — Так и вижу, как ты бухаешь. Давай, бухни и со мной, в таком случае. Или ты только с поэтами?