Воины Диксиленда. Затишье перед бурей
Шрифт:
Как ни странно, несмотря на то, что я был евреем, ее родители буквально притащили нас с Натали к алтарю. Потом, конечно, выяснилось, что она была «слаба на передок». Но я слишком поздно узнал то, что знали все. Жениха из приличной семьи она бы никогда себе не нашла.
И вот, после того, как я в двадцать один год я с первого раза сдал экзамен на степень юриста, к которому многие другие готовились годами и пересдавали по многу раз, мы с Натали обвенчались в католическом храме в Новом Орлеане. В синагогу Натали идти отказалась, да и я, собственно, не был ревностным иудеем.
Вскоре после свадьбы Натали родила мне дочь, которую мы назвали Нинетт. Больше детей у нас не было. Позже я узнал, что вскоре после родов Натали «залетела» от кого-то из своих случайных знакомых, и в результате тайного аборта стала бесплодной на всю жизнь. А когда Нинетт было семь лет, моя супруга вдруг объявила, что она уезжает в Париж, и что «ты можешь иногда приезжать», не забыв присовокупить, что пришлет мне адрес, по которому я смогу высылать ей деньги. И тут я понял, что буду и дальше любить жену и содержать ее, несмотря на ее выкрутасы. Тем более что деньги, и немалые, у меня тогда уже водились.
Когда я в 1851 году стал сенатором от Луизианы, Натали ненадолго послушалась меня и переехала ко мне в Вашингтон. Но уже через несколько месяцев, брызгая слюной и истерично крича, что она не хочет больше жить в глухой провинции, укатила обратно в Париж.
После этого я, как это было и раньше, проводил по месяцу в году в своем парижском доме. Я даже думал остаться там навсегда. Но когда я обратился в местную адвокатскую коллегию, мне быстро дали понять, что мантия адвоката мне не светит. Ведь я иностранец, а французский язык у меня хоть и безукоризненный, но в нем имелся луизианский акцент, «а это недопустимо».
Так что с любимой женщиной мне все же не повезло. Да и над моей первой и главной любовью, нашим милым Югом, сгущались тучи. Наконец, в 1861, я оказался одним из тех, кто уехал из Вашингтона навсегда. Сначала генпрокурор Конфедерации, потом военный секретарь, и, наконец, госсекретарь. Я делал все, чтобы Юг стал свободным и независимым. Но наобещавшие мне три короба англичане и французы обещаниями и ограничились.
После капитуляции Юга я сказал президенту Дэвису, что ни при каких условиях не буду жить под властью янки. Дэвис попенял мне (дескать, они пообещали никого не трогать), сдался новым властям, и оказался в тюрьме. А я сумел бежать в Англию практически без гроша в кармане. Я жил на гонорары за мои книги по юриспруденции, пользовавшимся спросом и в Старом свете. Но, главное, я был на свободе.
И тут отцовская поговорка дала сбой. Чтобы работать адвокатом, нужно было и здесь пройти как минимум трехгодичный курс, а потом сдать экзамен. Я же сдал этот экзамен за пять месяцев, и стал одним из самых уважаемых адвокатов в Лондоне. Когда я поехал в Париж к жене, которую не видел шесть лет, она бросилась ко мне на шею, исповедовалась во всех своих грехах и изменах, и обещала больше так никогда не поступать.
Жизнь налаживалась… Пусть газеты янки писали, что жена изменяла мне, потому что я импотент, а кое-кто даже намекал, что я содомит – мне было все равно. Я был счастлив во всем, кроме одного. Моя первая любовь – Дикси – лежала, изнасилованная проклятыми янки, и я уже не надеялся когда-либо увидеть ее свободной.
В сентябре этого года я поехал к жене в Париж, а в начале октября, незадолго до отъезда, ко мне на улице подошел вежливый молодой человек.
– Мистер Бенджамин, – сказал он, – у меня к вам рекомендательное письмо.
Он никак не был южанином: его английский был с явным иностранным акцентом, причем не испанским, французским или немецким…
Я взял из его рук конверт, достал нож, вскрыл его, и увидел знакомый почерк президента Дэвиса. «Мой дорогой Джуда, – писал тот, – я прошу Вас выслушать человека, который передаст вам это письмо, и верить ему, как мне. Ваш друг Джефферсон Дэвис».
– Мистер Бенджамин, меня зовут Александр, – сказал мне незнакомец, когда я дочитал письмо и кивнул ему в знак согласия. – Не хотели бы вы выпить кофе? В Кафе де ля Пэ есть приватные кабинеты, где нам никто не помешает.
Я был в недоумении: президент Дэвис никогда бы не прислал ко мне просителя. Да и к тому же откуда он узнал, что я буду в это время в Париже? Так что что-то здесь было не так…
Через десять минут мы сидели в кафе, и перед нами стояли чашки с кофе. Александр неожиданно произнес:
– Мистер Бенджамин, президент Дэвис просил вам передать, что правительство Конфедерации возобновляет работу с середины ноября, и что ваше присутствие там будет обязательным.
Я ошеломленно смотрел на собеседника.
– Да-да, правительство Конфедерации возобновляет свою работу, – повторил тот. – А вы, как-никак, государственный секретарь…
– Мистер Александр… – хрипло произнес я.
– Просто Александр, – поправил он.
– Александр, – сказал я, – Конфедерация, увы, мертва, янки плотно контролируют весь Юг.
– Мистер Бенджамин… – назидательно сказал тот, – позвольте вам кое-что объяснить.
– Зовите меня просто Джуда, – тихо произнес я. На мгновение мне показалось, что передо мной не живой человек, а воплощенный ангел Господень – настолько чужеродными выглядели его мимика и телодвижения.
– Так вот, Джуда, – сказал Александр, – Конфедерация обязательно возродится, и в скором времени начнется освобождение ее территории от власти янки. Правительство уже собралось в полном составе, не хватает только вас. А где именно расположено правительство Конфедерации в изгнании вы узнаете чуть позже. Если мы, конечно, договоримся.
– Но Конфедерацию никто не признает, если уж ее никто не признал тогда, – уныло сказал я, – и она снова будет обречена…
– Джуда, – усмехнулся мой собеседник, – Конфедерацию уже признали. Это сделало государство, которое я имею честь представлять. И мы готовы помочь святому делу освобождения юга от тирании янки всем, чем можно: деньгами, причем немалыми, новейшим оружием и первоклассными военными специалистами. Один умный человек сказал в похожем случае: «Враг будет разбит, и победа будет за нами».