Вокруг пальца

Eoin Colfer

Screwed

Клойстерс

Округ Эссекс, Нью-Джерси

Великий Элмор Леонард [1] однажды сказал, что нипочем не следует начинать рассказ с погоды. Вольно же мистеру Леонарду говорить, а всем его приспешникам строчить в своих молескиновых блокнотах, но порой рассказ начинается с погоды, и ему начхать, что там рекомендует легенда жанра, даже если это сам Э. Л. Так что если

Так что ждите, что аккурат посреди первой главы разразятся некие серьезные погодные условия, а если под руку подвернутся детишки и животные, их тоже не миновать, и начхать на этого архаичного кинозвездного субъекта с сигарой и прищуренным глазом. Рассказ есть рассказ.

А раз рассказ есть рассказ, давайте его начнем…

Я лежу в кровати с красивой женщиной, наблюдая, как утреннее солнце воспламеняет ее волосы, будто некий электрический нимб, и думая в надцатый раз, что я ближе к счастью, чем когда-либо смогу подобраться, и на несколько ступеней ближе, чем заслуживаю после всей той крови, что я вынужден был пролить.

Женщина спит, и это, говоря по правде, лучшее время, чтобы на нее глазеть. Когда София Делано не спит, ей не по нраву, что на нее таращатся. Небрежный взгляд еще ничего, но по истечении пяти секунд визуального контакта ее опасения и фобии вырываются из-под спуда, и вдруг обнаруживаешь, что имеешь дело совсем с иным зверем, особенно если она забыла принять свой литий.

Разнообразные психозы – вовсе не часть натуры Софии. Они вскормлены. Еще будучи девушкой-подростком, София была психологически скультивирована Кармином Делано, своим жестоким супругом, пока не начала выказывать симптомы биполярного аффективного расстройства, шизофрении и деменции, и в этот момент принц Кармин подумал про себя: «Сучка рехнулась» – и купил билет в дальние дали, предоставив своей юной женушке сидеть дома и тосковать. Его же с той поры и след простыл. Ни уха, ни рыла.

А тосковать, как София Делано, не умеет никто. Будь тоска видом искусства, София по этой части – Пикассо. Отвлекается она лишь на то, чтобы изводить жильца этажом ниже, каковым по случаю оказался я. А потом с полгода назад я оказал ей довольно пустяковую услугу по дому – и бац, она уже убеждена, что я ее давно запропастившийся муж, не всплывавший на поверхность два десятка лет. В последний раз София была искренне счастлива, когда впервые пошла на свидание с Кармином в конце восьмидесятых, и потому иголку Софии заело на этом десятилетии. Ее прикид а-ля Мадонна жжет, ее Синди Лопер ошеломляет, но я бы сказал, что над Чакой Хан ей надо еще поработать.

Пару раз мы с ней поладили, но положа руку на сердце дальше этого я пойти не могу. Я знаю, что пары частенько воображают из себя кого-то других, но если один из партнеров искренне верит в это – наверное, в таком есть нечто противозаконное.

Но поцелуи-то в порядке вещей, правда?

А целоваться – боже, как же она целуется! Будто выпивает сердце из моей груди, а потом вкладывает обратно. А эти глаза? Большие, синие, чересчур подведенные тушью… Ради таких глаз любой мужчина заберется в порожнее брюхо деревянной лошади.

Один раз моя ладонь задела ее сиську, но чисто случайно, честное слово.

Порой мне кажется, что она знает, кто я. Может, вначале я и был Кармином, но теперь… По-моему, забрезжило.

Однако если я так чертовски благороден, как вышло, что я в одной постели с этой заглюченной дамой? Прежде всего, в жопу вас с вашими грязными мыслишками. А во-вторых, я лежу поверх покрывала, а София уютно и безопасно прикорнула под пуховым одеялом. Это единственный раз за полгода, когда я остался, потому что вчера вечером мы разделили бутылку красного, в котором было довольно танинов, чтобы свалить слона, и посмотрели «Амели» [2] – пожалуй, лучший фильм без насилия, какой я когда-либо видел.

Мы много смеялись.

С французским акцентом.

Помнится, я думал: «Вот так бы всегда».

Я обнаружил, что задеть Софию за живое способны пилюли плюс два бокала вина. Тогда я попадаю в фокус, и мы можем наслаждаться кино, как двое влюбленных среднего возраста.

А я влюблен в нее. Влюблен, как старшеклассник в королеву школьного бала.

Саймон Мориарти, время от времени вправляющий мне мозги со времени моей службы в ирландской армии, говорит, что я одержим чем-то недостижимым, а потому чистым навечно. Да где ему, к черту, знать? Нет на планете парня, способного лежать там же, где я, и не чувствовать, как занимается сердце.

И уж поверьте, София вовсе не недоступна. Она по-своему в лепешку расшибается, чтобы стать доступной, с тех самых пор, как мы свели приятельские отношения. Но я не могу сделать этого, и лежание на кровати вместе ничуть такому делу не способствует.

София открывает глаза, и я думаю: «Боже, пожалуйста, признай меня!»

И она говорит с таким придыханием, что прямо мурлычет:

– Эгей, Дэн. Как дела?

Вот оно: идеальный момент, так что я фотографирую его взглядом, прежде чем ответить.

– Просто отлично, – говорю я, и это правда. Любой день, когда я не Кармин, – замечательный день для Д. Макэвоя.

– Почему ты там? – спрашивает она, проводя пальцем по моему лицу, цепляясь ногтем о мою щетину. – Иди сюда, тут тепленько.

Я бы мог. Почему бы и нет? По взаимному согласию и все такое. Но София может в мгновение ока переключиться, и кто я тогда?

Кармин?

Чужак?

А этой девушке не нужны больше ни травмы, ни игры разума.

Так что я говорю:

– Эй, а как насчет того, чтобы я принес тебе кофе?

София вздыхает:

– Дэн, через пару месяцев мне будет сорок. Часы тикают.

Я пытаюсь улыбнуться, но выходит какая-то гримаса, и София проникается ко мне жалостью.

– Ладно, Дэн. Давай кофе.

Она закрывает глаза и потягивается, выгибая спину, и одна длинная нога выскальзывает из-под одеяла.

Я думаю, что, пожалуй, и сам не откажусь от кофе.

Когда я ухожу, она опирается на подушки с чашечкой капучино из пакетика и экземпляром «Карибского круиза» [3] , который читала сотню раз, хотя за последние двадцать лет покидала здание считаное число раз. Перед моим уходом мы обмениваемся обещаниями. Я присягаю прийти, когда закончу у себя в казино, чтобы посмотреть «Манон с источника», не принадлежащий к числу моих любимых DVD, а София клянется, что проглотит пилюли, которые я оставляю в чашке на ее комоде.