Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1. Авторский путеводитель
Шрифт:
Я имею в виду не одних только новых более или менее постоянных обитателей деревни, вроде знаменитой художницы Александры Экстер, которая и упокоилась на местном кладбище, но также и тех, что прожили тут недолго, а также тех, что год за годом приезжали сюда на лето, – вроде Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова…
Самому мне впервые довелось побывать в Фонтенэ лет двадцать тому назад, вскоре после приезда во Францию, и тот теплый весенний день до сих пор стоит у меня в памяти. Пригласила нас тогда в гости к своим родителям, жившим в Фонтенэ-о-Роз, знакомая нам с женой еще по Москве красавица переводчица Аннушка Лоран. Матушка ее Алиса Лоран (в девичестве Пресс) происходила из знаменитой музыкальной семьи. Отец Алисы, замечательный виолончелист Иосиф Пресс, его славный старший брат-скрипач Михаил и жена брата Вера Маурина составили «Русское трио» и выступали с концертами по всему миру. Крупнейшие музыканты и композиторы,
Алиса росла по большей части во Франции, вышла замуж за симпатичного инженера-француза Пьера Лорана, с которым они в начале 50-х годов и купили дом в Фонтенэ-о-Роз… В тот памятный весенний день 1982 года мы завтракали в их почти русском саду под шелест молодой березовой листвы, и разговор шел по-русски. Моей соседкой за столом оказалась внучка философа Льва Шестова – она только что закончила книгу о жизни деда и была теперь озабочена ее переводом. С другим гостем, питерским художником-эмигрантом Толей Путилиным, и его симпатичной женой-художницей мы долго обсуждали перспективы их парижского творчества, которые, к моего наивному неофитскому удивлению, представлялись этим молодым и талантливым людям весьма сомнительными… Боже, как давно это было!
Помню, как, гуляя после завтрака по одной из тамошних дачных улиц, я заметил дощечку с надписью «улица Бориса Вильде». Имя это было мне знакомо. Моя московская наставница на стезе перевода, замечательная переводчица Рита Яковлевна Райт-Ковалева, долго-долго писала книгу о Вильде и часто мне о нем рассказывала. Вильде жил здесь в тридцатые годы в доме своего тестя, известного французского историка-медиевиста Фердинанда Лота, и тихие, уютные эти улочки он вспоминал до самой своей трагической гибели. Поздравляя тестя и тещу с Новым 1940 годом, Борис Вильде писал им в Фонтенэ из окопов «странной войны», которую Франция проиграла тогда, почти не повоевав:
«Дорогие родители!…есть один уголок, где я, бродяга по призванию и рождению, чувствую себя у нас дома. Этот уголок называется Фонтенэ-о-Роз. Деревушка маленькая и красотой не выделяется, дом старый и не очень удобный, но я глубоко привязан к этому семейному очагу, потому что в нем для меня воплощена настоящая Франция, моя Франция, за которую я ушел воевать…
Моя Франция для меня – не страна, не нация. Это те идеалы, которые касаются всего человечества в целом. До них еще очень далеко, а сейчас, может быть, дальше, чем всегда, но если я все же вижу возможность их осуществления, если я ищу их в проявлениях французской мысли, то лишь потому, что мне посчастливилось встретить во Франции таких людей, которые примирили меня со всем остальным человечеством. И среди этих людей вы, дорогие мои родители, занимаете совершенно особое место. Благодарю вас за это. До глубины души ваш – Борис» (здесь и далее в очерке – перевод с французского моей учительницы Риты Яковлевны Райт-Ковалевой, Царствие ей Небесное).
А вот и еще одно, вовсе уж зимнее, письмо из окопов той «странной войны» – сюда же, в Фонтенэ:
«…Холод и снег – 21 градус ниже нуля. Но вокруг – сказочная красота, ее очарование покоряет, вызывая воспоминания о моем далеком детстве. Неужели то был я, мечтательный и робкий мальчик, затерянный в бескрайних просторах русской зимы, неужто это я слышал шум ангельских крыл над моей кроваткой? Конечно же, он – этот маленький человек – был самым лучшим, самым чистым – и самым наивным! – из всех, кто сменил его в том же теле, пока он рос и мужал.
Только змеи сбрасывают кожу…Мы меняем души – не тела…»Так кто же был этот «русский мальчик», живший в Фонтенэ, писавший романтические письма с цитатами из Гумилева с фронтов французской «странной войны» против Гитлера, а позднее ставший героем Сопротивления, того самого, к которому в без трудов усмиренной немцами Франции, даже по официальным данным, имело прямое или косвенное отношение не больше полупроцента населения? И кто были эти прекрасные люди из Фонтенэ, примирившие молодого русского (похоже, немало уже испытавшего за тридцать лет жизни) «со всем остальным человечеством»?
БОРИС ВЛАДИМИРОВИЧ ВИЛЬДЕ
«Русского мальчика» звали Борис Владимирович Вильде. Родился он на станции Славянка под Петербургом, где отец его Владимир Иосифович (сам родом то ли из Литвы, то ли из Польши) был железнодорожным служащим. Отец умер совсем рано, оставив на руках у жены, Марии Васильевны (в девичестве Голубевой), двух малолетних детей – Раю и Борю. Вдова перебралась в родное село Ястребино, а потом, спасаясь от войн и революций, – в эстонский Тарту (былой Юрьев или Дерпт). Здесь Борис окончил гимназию, начал писать стихи, мечтая о писательской карьере. Учил эстонский и немецкий и поступил в знаменитый местный университет. Но потом из университета его отчислили и даже отдали под суд. Рассказывают, будто он пытался бежать из Эстонии на лодке в бурную погоду по озеру в благословенный Советский Союз, но был задержан пограничной стражей. Может, были у него и другие проступки или неприятности. Все, что рассказывают соученики и учителя о его отрочестве и мятежной юности, свидетельствует о незаурядных его способностях, мужестве и авантюризме…
В Тарту Борис не остался, решил пробираться на Запад, сначала в Германию, а потом, может, еще дальше. В Берлине, в Йене и в Веймаре этому стройному, красивому юноше с шапкой курчавых темно-золотых волос пришлось нелегко. Сохранилось его письмо к матери с благодарностью за присланные деньги:
«Обедаю в одной студенческой столовке – обед из 2-х блюд – 50 пф. Хлеба, правда, не дают, зато можно получить добавочную порцию картофеля с соусом… Моя хозяйка очень милая старушка. Когда было нечего есть, она раза три приносила мне бутерброды… От нее же беру для чтения книги – немецкие – я сделал очень большие успехи в языке… Как-то раз, когда было очень голодно, получил на улице случайную работу – таскать ящики с книгами на третий этаж. Было здорово тяжело…
Дорогая мамочка – не беспокойся обо мне. Ты знаешь, что я молод и здоров и все, что со мной ни случается, мне нипочем. Я верю в судьбу, и мне все равно, как и что случается с моей жизнью. Между прочим – писал ли я об этом – когда я уезжал из Юрьева, то в Валке случайно был у гадалки… и вот что она сказала:…мне предстоят в жизни странствия и приключения… в скором времени мне предстоит суд и тюрьма – но все кончится хорошо – еще много лет я буду жить неважно, но после стану очень богатым и женюсь где-то далеко за морем на прекрасной блондинке (вероятно, с приданым!) и буду знаменит… Как видишь, до сих пор предсказание довольно верно исполнилось – неудачное путешествие, тюрьма и суд, который хорошо кончился… Посмотрим, что будет дальше – против приключений во всяком случае ничего не имею. Я никак не могу смотреть на жизнь серьезно – ведь это только глупый и пустой сон, за которым все равно рано или поздно следует пробуждение – смерть…»
В Германии Борис подрабатывал переводами, читал в клубах какие-то лекции о малоизвестном ему советском культурном процветании и даже завел роман с единственной на весь город китаянкой. Рассказывают, что как-то после лекции Андре Жида он сумел разговориться с этим знаменитейшим в ту пору французским писателем и мужелюбом, на которого он произвел благоприятное впечатление и который дал ему свой парижский адрес. Может, так оно и было. О германских и первых парижских приключениях Бориса известно не так уж много. В Париж он попал в тяжкую пору безработицы. Его видели в столовой, которую мать Мария и ее помощницы открыли для безработных русских бедняков. Позднее он, впрочем, перестал ходить туда и сообщил знакомой, что поселился в пустовавшей мансарде у Андре Жида. Он даже повесил объявление об уроках русского языка, сообщив для связи адрес самого Андре Жида. Это было славное имя, и если не нужда в русском языке, то даже простое любопытство могло привести по этому адресу кого-нибудь из поклонников модного литературного гения. Вероятно, движимая подобным любопытством и пришла по адресу молодого учителя «прекрасная блондинка», нагаданная ему цыганкой из эстонской Валки (у нее были почти белые, светлые волосы, и вот как описывала ее кузина, видевшая ее в детстве в Ленинграде: «Она поразила меня своей прозрачной, «неземной» красотой. Высокая, тоненькая, очень элегантная… Белые волосы, совсем светло-голубые глаза… Что-то в ней было фарфоровое, неживое, без красок. Но вдруг – прелестная улыбка, легкость и грациозность движений…»).