Таксист. Зачем вы на родителей нападаете? Чего мертвецов обвинять?..
Попутчик. Они живы.
Таксист. Все равно.
Попутчик. До пятидесяти одного года они меня довели.
Девушка. Вам никогда не дашь ваших лет.
Попутчик. А мне их и нет. Каждый человек останавливается в каком-то возрасте и пребывает в нем всю жизнь. Лично я остановился в двенадцать.
Пауза.
Пассажир.
В двенадцать лет мне приснился странный сон. В тот день, когда мы с мамой вернулись из деревни, где каждый год отдыхали у маминого брата. Поезд там стоял две минуты, за это время надо было уговорить проводника, чтобы он нас пустил, потому что билетов на этой станции не было никогда. Называлось Зерново. Ехали мы с мамой обычно на одной полке. Я как ребенок, потому что в свои двенадцать я выглядел на семь… И вот после жуткой посадки и бессонной ночи мы приезжаем на Киевский вокзал, и мама от полного истощения берет такси. Большую такую машину, кажется, ЗИМ называлась… Таких уже не выпускали. Видно, старик шофер где-то на свалке ее откопал, отремонтировал до блеска и на ней халтурил. В машине мне стало плохо. На высоких бархатных сиденьях мягко качало, мотор работал почти бесшумно — мы не ехали, а плыли. Меня и укачало. Закружилась голова, поташнивало. Я еле доехал. И как только вошел в дом, плюхнулся на диван и заснул каменным сном. И снится мне, что я еду в автомобиле, но не в таком, в котором ехал только что, а в каком-то невероятном, каких не бывает. Салон большой, как комната, все пассажиры, взрослые люди, сидят на стульях. Но это — машина, такси. Мы едем, разговариваем, смеемся… И я, уже взрослый, сижу там с ними. Водителя нет, машина едет сама по себе. А по бокам машины, вот как она едет, стоят люди — близко к стеклам, очень близко. Мы, собственно, продираемся сквозь плотную толпу. Но притом едем с большой скоростью, мотор ревет, как в самолете. И вдруг я вижу, прямо перед машиной стоит мама. Беременная. Большой живот. Причем я понимаю, что это я, что мама беременна мной. Я кричу, чтобы затормозили, остановили. Но крика не получается. Да и если бы меня услышали… у машины нет ни руля, ни тормозов, ничего… Мама очень спокойно и внимательно смотрит через стекло на меня. И вот мама близко, близко… Я вижу мелкие цветочки на ситце, обтягивающем ее живот… Вдруг что-то происходит, какая-то мгновенная и легкая перемена. То есть все остается по-прежнему, но эти меленькие синенькие цветочки я теперь вижу изнутри. Ситец прорывается, — и я слепну от хлынувшего на меня света. Это мама зажгла лампу около дивана, где я спал. На улице уже наступил вечер, духота, майка прилипла к телу… На маме был тот самый синий сарафан. «Ты смеялся во сне», — сказала она, и я заплакал. Мне было двенадцать лет.
Таксист. Из вашего рассказа я понял одно — меня в той машине не было.
Пассажир. Был.
Таксист. Сами сказали — ни руля, ни тормозов…
Пассажир. Но ты там был. Сидел за рулем. Которого не было. Может, я и родился из-за того, что ты не мог остановить машину.
Таксист встает со своего бревна, подходит к машине и садится за руль. Дверца остается открытой.
Жена. Ситец опять входит в моду…
Девушка. У меня уже одно такое платьишко есть.
Жена. Если бы моему мужу снились такие сны…
Попутчик. Сны вообще женское дело. Мужчины не любят вспоминать, что им снилось.
Жена. И зря…
Девушка(Пассажиру). Учтите, пассажир.
Пассажир. Мне уже давно ничего не снится.
Жена. Жаль.
Девушка(Пассажиру). А сегодня?.. Сегодня тоже?
Пауза.
Я
всегда была стервой. А когда увидела себя в однокомнатной квартире, чистенькой, уютной, когда обнаружила, что могу шить, умею готовить, и когда поняла, что стерву тоже могут любить, — тут я очень удивилась. До сих пор я выжигала в себе все, что видела в других людях, чтобы не быть на них похожей. То есть все, за что можно любить девушку. Если мне нравился парень, я старалась переспать с его другом. Родителей обижала по-всякому, а бабушку, которая была мне самым близким человеком, так пугала до смерти. Лягу и зову, она бежит, а я ей говорю, выпила двадцать таблеток димедрола, говорю, и пустую упаковку показываю, бабка ревет, причитает, да так, что и я начинала верить, что умру, и мне становилось себя жалко, не бабку — себя. И вот только когда бабка умерла по-настоящему, я поняла, что к жизни была прилеплена через нее. Это она изгнала из меня стерву, и я смогла стать почти нормальным человеком.
Попутчик. Почти?..
Девушка. Оболочка все-таки осталась моей.
Жена. Не такая уж плохая оболочечка…
Девушка. О, вы не видели мою бабушку!
Пауза.
Пассажиресторону Таксиста, сидящего в машине). А ты чего молчишь? Смотри, все разговорились…
Таксист. Ненавидите меня?
Жена. Ты о чем?
Пассажир. Что я, не вижу…
Сидящие на скамейках встают и подходят к машине.
Попутчик. Старик, ты чего?..
Таксист. Ненави-и-и-дите.
Жена. Так хорошо катались…
Девушка. И сидели. Деревья высокие… Ветер шумит в листьях… Я свою дорогую бабушку вспомнила.
Таксист. Издева-а-а-етесь.
Жена. Это почему же?
Таксист. Съесть меня готовы.
Пассажир. Успокойся, парень, да.
Попутчик. У нас автомобильная прогулка или что?
Таксист(стучит по рулю). Зачем я сижу в этой железной коробке на колесах?!.. Зачем вожу туда, сюда?..
Пассажир. За деньги.
Таксист. Какие деньги!.. Два часа вас катаю, никто еще ни копейки не заплатил.
Попутчик. Хочешь сказать — ни цента.
Таксист(захлопывая дверцу машины). Все! Концерт окончен. Роман прочитан. Оказалось сплошное дерьмо! Блевотина!..
Девушка. Не ори!.. Ты чистенький, да? Чистенький?
Пассажир. Надоел!.. Вместе со своим Есениным.
Таксист. Отойдите от машины! (Включает зажигание.)
Попутчик. Остынь.
Пассажир. Нас четверо. Сейчас раскурочим твою тачку ко всем чертям.
Таксист. Вы мне угрожаете?
Пассажир. Да кто ты такой есть? Водила… (Поднимает с земли палку.)