Вокруг света за погодой
Шрифт:
Так, мол, и так, Николай, положение, сам понимаешь, какое. Знаю, что только-только вернулся домой, но прошу: если можешь, выручи.
Другой кандидатуры не вижу.
Не так часто Трешников обращается к подчиненному с подобной просьбой: это честь для полярника, что выбор в столь сложной ситуации пал именно на него. И Коля согласился. Пришел домой, ошеломил Валю перспективой неожиданной разлуки на год; Валя всплакнула — и жена полярника стала складывать чемоданы…
Но пока, разумеется, Коля никак не мог предполагать, что его ждет по возвращении, и весело острил — занятие, в котором он
Его соседом по каюте был наш «одновосточник» метеоролог Саша Дергунов, а гостем — Саша Зингер, бывший механик со станции Беллинсгаузена.
— Наконец-то вы мне попались! — мстительно воскликнул он. — Берите свои слова обратно!
Увы, что написано пером, то не вырубишь топором… В книге «Новичок в Антарктиде» я рассказал о том, что провалился в ледяную воду, выбрался на берег и побежал в дизельную — сушиться. И далее по тексту следовало: «Молоденький сердобольный механик-дизелист Саша Зингер раздобыл валенки, набросил на меня шубу со своего плеча и напоил пол-литровой чашкой кофе…» — И вот идут годы, — пожаловался Саша, — но я, наверное, до старости останусь для своих друзей «молоденьким и сердобольным!» Шагу пройти не дают!
И еще двух старых знакомых встретил я на «Зубове»: радиста Петра Ивановича Матюхова, участника санно-гусеничных походов по маршруту Мирный — Восток — Мирный, и заместителя Петросянца, известного полярника Николая Ивановича Тябина. Мы припомнили льдину, на которой впервые встретились, вечера, проведенные в кают-компании дрейфующей станции, и Николай Иванович посетовал на то, что судьба забросила его в непривычную для полярника экваториальную обстановку.
— Зато вас ожидает большая радость, — утешил я.
— Какая? — удивился Николай Иванович.
— А помните банкет на льдине по случаю отлета старой смены? Вы тогда процитировали афоризм Нансена: «Прелесть всякого путешествия — в возвращении!».
Не хотелось расставаться с полярниками, но нужно было хоть немного поспать: ранним утром выезжать на аэродром.
Охотники за облаками
Мы летим над океаном по двенадцатому градусу северной широты. Наш самолет ведет себя в высшей степени странно: то неожиданно устремляется ввысь, то столь же внезапно начинает снижаться до самой воды. С девяти километров до ста метров!
Наверное, на проходящих мимо судах думают, что летчики либо потеряли управление, либо хулиганят, либо сошли с ума.
А мы просто гоняемся за облаками!
С виду наш самолет — обычный ИЛ-18, лишь начинка его совсем иная. Нет длинных рядов кресел, нет пассажиров и милых стюардесс с заученными улыбками. Пассажирский салон до отказа набит всевозможным оборудованием. Повсюду трещат, щелкают приборы, по их экранам ползут извилистые линии, вспыхивают и гаснут лампочки, змеями сворачиваются бумажные ленты, на которых самописцы рставили свои автографы. Из динамика доносится отрывистый голос: — Дождь… снег… дождь…
В иллюминаторе — молочная пелена, а самолет трясется, будто в приступе желтой лихорадки. Содрогаются борта, скачут незакрепленные личные вещи. Дьявольщина, я прикусил язык!
— … Вышли из облака… Конец режима.
Ну
Таких самолетов у нас два. На одном, московском, сейчас находимся мы, а другой, ленинградский, ждет своей очереди, ему лететь завтра. Это, кстати, тот самолет, на котором Даниил Гранин «шел на грозу». Кое-кто из находящихся на борту летал тогда вместе с ним, а из моих товарищей по экспедиции — Генрих Булдовский. Он и рассказывал мне, как Гранин собирал материал для своей книги. Да, немало острых ощущений испытал он в этих полетах.
— Начало режима… — слышится из динамика.
Небо обрушивается на нас со страшной силой. Держись, приятель! Это уже не лихорадка, а «пляска святого Витта»! А все совершенно спокойны — идет работа. Минуты две мы трясемся, как горох в погремушке, потом самолет, выскочив из облака на божий свет, приходит в себя. Пока Эдуард Васильевич Руга, командир корабля, разыскивает новое облако, можно перекинуться парой-другой слов с научным руководителем полета, доктором физико-математических наук Ильей Павловичем Мазиным. На нем видавшая виды ковбойка, джинсы, босоножки — словом, спецодежда современного ученого.
В жизни не видел человека, который бы с такой неохотой давал интервью!
— У меня не больше минуты, — предупредил он.
— Это даже много, — успокоил его я.
— Может, когда-нибудь потом? (Умоляюще)
— Лучше сейчас. (Знаю я ваше «потом»!)
— Тогда пишите. Самолет предназначен для изучения физики облаков, измерения характеристик радиационных потоков. В умеренных широтах процесс формирования осадков ясен. Здесь же, в тропиках, одной из главных «кухонь погоды», в этом процессе для нас много неясного. Мы работаем в тесном контакте с американскими учеными и получаем уникальный материал. Чем мощнее облако, тем оно… Внимание! Начало режима!..
Трах-тара-рах! Снова чертова молотилка! Я смотрю на избиваемые дождем крылья, сейчас начнется самое интересное. Самолет резко набирает высоту, охлаждается, и плоскости покрываются густой изморозью. Снег в тропиках! Рывок вниз — и под жаркими лучами снег быстро тает, влага испаряется, крылья уже совершенно сухие.
Мы летим на высоте сто пятьдесят метров. Под нами океан, а в нем плавают какие-то аквариумные рыбешки размером со спичку. Самолет снижается, рыбки уже с карандаш; еще пятьдесят метров вниз — и мы проносимся над поверхностью океана. Был бы хороший шторм — зацепили бы за волну. А вот и они, спички и карандаши, стая акул!
— Дождь… Снег… Вышли из облака…
Два часа мы шастаем над морем, разыскивая интересные для науки облака, как пастух — разбежавшихся баранов. И что ни облако, то сердце замирает, так и кажется, что вот-вот стальная машина не выдержит этого издевательства и развалится на куски.
— Пустяки! — Мой собеседник пожимает плечами. — Сегодня хороших облаков нам не попадалось.
Под «хорошими» этот одержимый наверняка подразумевает те, которые способны вытряхнуть из самолета душу.
— Ну зачем же так? — возражает Генрих Наумович Шур, старший научный сотрудник лаборатории физики атмосферы Центральной аэрологической обсерватории (ЦАО). — Самолеты у нас добротные, выдержат.