Вокруг света за восемьдесят дней
Шрифт:
Экипаж остановился перед каким-то зданием невзрачного вида, мало похожим на жилой дом. Полисмен высадил своих пленников – их с полным правом можно было так назвать – и провёл в комнату с решётками на окнах. Затем он объявил:
– В половине девятого вы предстанете пред судьёй Обадия!
Затем он вышел и запер дверь.
– Ну вот! Мы арестованы! – воскликнул Паспарту, опускаясь на стул.
Миссис Ауда, тщетно стараясь скрыть волнение, сказала, обращаясь к мистеру Фоггу:
– Вы должны расстаться со мною, сударь! Вас преследуют из-за меня! За то,
Филеас Фогг коротко ответил, что это невозможно. Преследовать по делу «сутти»! Немыслимо! Как жалобщики осмелились бы об этом заявить? Тут какая-то ошибка. Мистер Фогг закончил уверением, что он во всех случаях не покинет молодой женщины и сопроводит её до Гонконга.
– Но пароход отходит в полдень! – заметил Паспарту.
– Мы ещё до полудня будем на борту, – спокойно ответил невозмутимый джентльмен.
Это было сказано так уверенно, что Паспарту невольно повторил про себя:
– Чёрт побери! Ну, конечно! Ещё до полудня будем на пароходе! – Но он отнюдь не был в этом уверен.
В половине девятого дверь комнаты отворилась. Появился полисмен и провёл арестованных в соседнее помещение. Это был зал суда, наполненный многочисленной публикой, состоявшей из европейцев и местных жителей. Мистер Фогг, миссис Ауда и Паспарту сели на скамью перед возвышением, предназначенным для судьи и секретаря.
Почти тотчас же вышел в сопровождении секретаря и сам судья Обадия. Это был толстый, совершенно круглый человек. Он снял с гвоздя один из париков и ловко надел его себе на голову.
– Слушается первое дело, – объявил он.
Но вдруг он поднёс руку к голове и воскликнул:
– Эге! Да ведь это не мой парик!
– Ваша правда, мистер Обадия, – это мой, – сказал секретарь.
– Дорогой мистер Ойстерпуф, неужели вы думаете, что судья может вынести правильный приговор, будучи в парике секретаря?
Произошёл обмен париками. Во время этих приготовлений Паспарту весь сгорал от нетерпения – ему казалось, что стрелка громадных часов, висевших в зале суда, страшно быстро движется по циферблату.
– Слушается первое дело, – повторил судья.
– Филеас Фогг! – провозгласил секретарь Ойстерпуф.
– Я, – ответил мистер Фогг.
– Паспарту!
– Здесь! – отозвался Паспарту.
– Превосходно! – начал судья. – Вот уже два дня, как вас ищут во всех поездах, прибывающих из Бомбея.
– Но в чём нас обвиняют? – нетерпеливо перебил Паспарту.
– Вы это сейчас узнаете, – ответил судья.
– Сударь, – начал Филеас Фогг, – я британский гражданин и имею право…
– С вами непочтительно обошлись? – спросил судья.
– Отнюдь нет.
– Прекрасно! Вызовите жалобщиков.
По приказу судьи дверь распахнулась, и пристав ввёл в зал трех индийских жрецов.
– Так я и думал! – прошептал Паспарту. – Это те самые мерзавцы, что хотели сжечь нашу молодую даму.
Жрецы встали перед судьёй, и секретарь громким голосом прочёл их жалобу на Филеаса Фогга и его слугу, обвиняемых в кощунственном осквернении браминского святилища.
– Вы слышали? – спросил судья Филеаса
– Да, – ответил мистер Фогг, посмотрев на часы, – слышал и признаю.
– Ага! Вы признаёте?…
– Да, признаю и жду, чтобы эти три жреца в свою очередь признались в том, что они были намерены делать в пагоде Пилладжи.
Жрецы переглянулись. Они, казалось, ничего не поняли из слов обвиняемого.
– Вот именно, – нетерпеливо вмешался Паспарту, – в той самой пагоде Пилладжи, перед которой они собирались сжечь свою жертву!
Снова полная растерянность жрецов и крайнее изумление судьи Обадия.
– Какую жертву? – спросил он. – Кого сжечь? В самом центре Бомбея!
– Бомбея? – воскликнул Паспарту.
– Ну да. Ведь речь идёт не о пагоде Пилладжи, а о пагоде Малабар-Хилл в Бомбее.
– В качестве вещественного доказательства представлены башмаки святотатца, – прибавил секретарь, ставя на стол пару обуви.
– Мои башмаки! – закричал Паспарту, который был до того удивлён, что не мог сдержать невольного восклицания.
Можно себе представить, какая путаница была в умах и господина и его слуги. Они давно забыли про случай в бомбейской пагоде, и вдруг он неожиданно привёл их на скамью подсудимых здесь, в Калькутте.
Дело в том, что сыщик Фикс оценил все выгоды, какие он мог извлечь из злосчастного поступка Паспарту. Отложив на двенадцать часов свой отъезд, Фикс предложил жрецам Малабар-Хилла совет и помощь. Он пообещал им добиться крупного возмещения за нарушение святости храма, хорошо зная, что английское правительство очень сурово относится к подобным проступкам, и с ближайшим поездом отправился со жрецами следом за осквернителями. Вследствие задержки, вызванной освобождением молодой вдовы, Фикс и его индусы прибыли в Калькутту раньше Филеаса Фогга и Паспарту, которых местные власти, предупреждённые телеграммой, должны были задержать при выходе из вагона. Можно себе представить, как был раздосадован Фикс, узнав, что Филеас Фогг ещё не приехал в столицу Индии. Он решил, что его вор сошёл на одной из станций Индийской железной дороги и скрылся в северных провинциях. Одержимый смертельным беспокойством, сыщик целые сутки безотлучно находился на вокзале. И какова же была его радость, когда утром он увидел путешественников, выходивших из вагона; правда, с ними была какая-то молодая дама, присутствие которой казалось Фиксу необъяснимым. Он сейчас же подослал к ним полисмена, и вот каким образом мистер Фогг, Паспарту и вдова раджи Бундельханда предстали перед судьёй Обадия.
Если бы Паспарту был менее занят ходом дела, он мог бы заметить в уголке зала сыщика, который следил за ходом судебного заседания с вполне понятным интересом, ибо в Калькутте, так же как в Бомбее и Суэце, ордер на арест всё ещё не был им получен.
Между тем судья Обадия приказал занести в протокол признание, вырвавшееся у Паспарту, который отдал бы всё на свете, лишь бы взять обратно свои неосторожные слова.
– Признаёте ли вы факт преступления? – спросил судья.
– Признаю, – холодно ответил мистер Фогг.