Волчье логово

Роман «Волчье логово» представляет английскую переделку старинного французского мемуара или отрывка автобиографии, написанной, по-видимому, около 1620 г. виконтом Ан де Кайлю и привезенной в эту страну (сам автор вряд ли когда бывал в Англии) одним из его потомков, после уничтожения Нантского эдикта 1 . Виконт де Кайлю, как известно из других источников, был одним из выдающихся лиц при дворе Генриха IV 2 и, следовательно, в августе 1572 г., когда происходили описанные здесь события, он вместе со своими братьями — Мари и Круазет, участвовавшими с ним во всех этих приключениях, едва только вышел из детского возраста.

По тону рассказа видно, что старый ветеран сам молодеет вспоминая события своей юности, и хотя рассказ его не бросает какого-либо нового света на историю того времени, он не лишен известного интереса.

У меня было столько веских причин запомнить события этого дня, что мне кажется, в моих ушах еще теперь звучит голос Катерины. Закрою глаза, и предо мною мгновенно является картина, которую я видел столько лет тому назад — голубое летнее небо, выдающийся угол башни, от которого подвигался по небу обрывок облака, точно дым из трубы. Больше я ничего не мог видеть, потому что лежал на спине с заложенными под голову руками. Мари и Круазет — мои братья, лежали около меня в таком же точно положении, а неподалеку от нас, на террасе, на низеньком табурете, который ей вынес Жиль, сидела Катерина. Дело было в августе, во второй четверг этого месяца: было очень жарко, так, что даже галки приутихли. Я уже стал засыпать, следя за постоянно удлиняющимся облаком, становившимся все тоньше и тоньше, когда раздался голос Круазет, переносившего жару не хуже любой ящерицы.

— Мадемуазель, — сказал он, — зачем вы так пристально смотрите на Кагорскую дорогу?

Я бы и не обратил на это внимания, но резкий голос Круазет и то обстоятельство, что Катерина не сразу ответила ему, невольно заставили меня повернуться к ней. И что же! Лицо ее покрылось самым очаровательным румянцем, и, обращенные теперь на нас, чудные глаза ее были полны слез. Мы все, как три щенка на лапках, приподнялись на локтях и посмотрели на нее. Последовало продолжительное молчание, затем она сказала нам совершенно просто:

— Мальчики, я выхожу замуж за мсье де Паван.

Я повалился на спину и раскинул руки.

— О, мадемуазель! — воскликнул я с упреком.

— О, мадемуазель, — повторил за мною Мари. Он также упал на спину, раскинул руки и застонал.

И маленький Круазет также закричал: «О, мадемуазель!». Он был так смешон, когда также повалился на спину, хлопнул при этом себя руками и завизжал, как поросенок. Но это был догадливый мальчик. Он первый из нас вспомнил о заведенном в таких случаях порядке. Подойдя к Катерине со шляпою в руке, в то время, как она сидела, полусмущенная, полусердитая, он обратился к ней, слегка покраснев, с такими словами:

— Мадемуазель де Кайлю, кузина наша, позвольте вам пожелать всяких радостей и долгой жизни. Мы ваши верные слуги, добрые друзья и союзники мсье де Паван во всех ссорах с его врагами, как…

Но я уж не мог выдержать долее.

— Не спешите, Сент-Круа де Кайлю, — сказал я, отталкивая его в сторону (он всегда забегал вперед в то время) и занимая его место. Потом, с самым изысканным поклоном, я начал:

— Мадемуазель, мы желаем вам всяких радостей и долгой жизни, мы ваши верные слуги и добрые друзья и союзники мсье де Паван во всех его ссорах с врагами, как… как…

— … как подобает членам младшей линии вашего дома, — подсказал вполголоса Круазет.

— Как подобает членам младшей линии вашего дома, — повторил я за ним.

После этого Катерина встала и низко поклонилась мне, и мы все по очереди целовали ее руку, начиная

с меня и кончая Круазетом, как требовало приличие. Потом Катерина закрыла лицо платком — она плакала, а мы сели на прежние места, скрестив ноги по-турецки, и произнесли тихо: «О, Кит!».

Но Круазет не мог угомониться.

— Что-то скажет Волк? — прошептал он мне.

— Да, конечно! — воскликнул я. В этот момент я размышлял о себе, но тут явился другой вопрос. — Что-то скажет Видам, Кит? — сказал я, обращаясь к Катерине.

При этом вопросе она выронила свой платок и так побледнела, что я раскаялся в своих словах. Круазет уже дергал меня за рукав.

— Дома ли мсье де Безер? — спросила она тревожно.

— Да, — отвечал Круазет. — Он вернулся прошлым вечером из Сент-Антонен с маленькой свитой.

Эта новость, видимо, успокоила ее, вместо того, чтобы усилить ее тревогу, как я ожидал. Я полагаю, что она беспокоилась более за Луи де Паван, чем за себя. Да это и понятно, потому что даже у Волка вряд ли хватило бы жестокости чем-нибудь повредить нашей кузине. Ее тонкая, стройная фигура, бледное овальное лицо с кроткими карими глазами, ее нежный голос, ее доброта — все это казалось нам тогда идеалом женской прелести. С тех пор, как мы себя помнили, включая и младшего из нас Круазет, которому едва минуло семнадцать (он был годом моложе нас с Мари, бывших близнецами), мы были всегда влюблены в нее.

Теперь я расскажу, как это случилось, что мы, молодежь (сложенные вместе года всех четверых не превышали семидесяти), сидели мирно на террасе замка в тишине этого дня. Было лето 1572 г. Между католиками и гугенотами был только что заключен мир 3 ; в ознаменование этого события через день или два должен был праздноваться брак Генриха Наваррского с Маргаритой де Валуа 4 , сестрою короля, что должно было, как надеялось большинство французов, закрепить мирное соглашение. Виконт де Кайлю — отец Катерины и наш опекун, был одним из губернаторов провинций, которым было поручено следить за водворением этого мира. Он пользовался большим уважением обеих партий, будучи католиком, но не фанатиком, упокой Господь его душу! Уже с неделю перед тем, он отправился в Байону — свою провинцию.

Большая часть наших соседей в Керси также была в отъезде: они отправились в Париж в качестве свидетелей с той или с другой стороны при королевском браке. Таким образом, мы — молодежь, мало стесняемые присутствием добродушной и гнусавой м-м Клод, гувернантки Катерины, пользовались нашею свободой и праздновали вновь заключенный мир по-своему.

Мы постоянно жили в деревне. Никто из нас не бывал даже в По, не только что в Париже. У нашего опекуна, виконта, имелись свои, весьма строгие взгляды на воспитание юношества. И хотя нас выучили ездить верхом и стрелять, владеть шпагой и спускать сокола на охоте, но мы не более Катерины были знакомы со светом: пожалуй мы больше ее слышали об удовольствиях и испорченности придворной жизни, но зато она была более нас знакома с ее утонченными сторонами. Именно она выучила нас танцевать и кланяться. Близость ее весьма способствовала смягчению наших манер, а за последнее время мы кое-что приобрели в обществе Луи де Паван — гугенота, взятого виконтом в плен при Минконтуре, жившего у нас до своего выкупа и уж не походившего совсем на деревенщину. Но мы были очень застенчивы и потому не любили и боялись незнакомых людей. Так что, когда появился наш мажордом — старый Жиль, в то время как мы с грустью раздумывали о новости, сообщенной Катериной, и объявил могильным голосом: «Мсье Видам де Безер желает засвидетельствовать свое почтение мадемуазель» — то нас охватил почти панический страх.