Волчье море
Шрифт:
Пала тишина — смолк даже треск ночных насекомых, — и мой вздох прозвучал громче рокота прибоя.
— Ты почти прав, Квасир, — ответил я. — Думаю, победить будет мало — придется убить. — Потребовалось изрядное усилие, чтобы эти слова прозвучали так, словно я просил передать кусок баранины, но я справился.
— Точно, — Квасир мрачно кивнул.
— А что, если он убьет тебя? — спросил Амунд.
Я пожал плечами.
— Тогда сами решите, как быть.
Я постарался принять безучастный вид, но слова встали комом
Сигват приподнялся, испортил воздух — получилось звучно, будто простонал в тумане рог. Это всех повеселило, послышались смешки.
— И все же, — заключил брат Иоанн, — пять лет в каменоломне — тут любой разучится сражаться.
За это обстоятельство я ухватился как утопающий за соломинку.
Квасир хмыкнул, потом задумчиво изрек:
— Не соглашайся биться на молотах.
На следующий день, с Квасиром, братом Иоанном и Финном, подпиравшими меня с трех сторон, я стоял перед угрюмыми данами, такими же потрепанными, как любой из рабов в порту Дюффлина. Годы тяжелого труда и недостатка в еде превратили их в жилистых призраков с мышцами тугими, как узлы.
Опаленная солнцем до черноты кожа, волосы выбелены каменной пылью и солнечными лучами, рванье вместо рубах и штанов, одинаково серое от ветхости, словно слившееся цветом с камнем, который эти люди упорно дробили… Они молча глядели на нас. Каменные люди с каменными сердцами.
И все же что-то в них всколыхнулось, когда я заговорил и поведал, что им предстоит, посулил добычу, которую они смогут забрать с собой, — последнее было моим собственным изобретением. В конце концов, я хорошо знал своих сородичей.
— А с чего нам верить, что греки сдержат свои обещания? — спросил один.
Вот он. Выше прочих, кости крупнее на локтях и коленях — доказательство того, что, будь кормежка пощедрее, он нарастил бы подлинно каменные мышцы. Проблески исходной огненной рыжины пробивались из-под слоя серой пыли на его волосах и бороде, а голубые глаза были настолько бледными, что, казалось, вообще лишены цвета.
— Потому что я так сказал. Я, Орм сын Рерика, из Братства Одина, даю вам свое слово.
Он повел плечами, покосился на меня, многозначительно сплюнул.
— Ты, юнец? Говоришь, ты ярл? Коли мы понадобились, выходит, тебе не хватает людей, кольцедаритель.
— А ты кто?
— Я Траин и велю тебе проваливать отсюда, парень. Возвращайся, когда подрастешь.
— Дело твое, — проворчал кто-то из-за его спины, поддержанный хором голосов, — а вот я хочу послушать. Пять лет — долгий срок, меня тошнит от камней.
Траин обернулся, и пыль полетела во все стороны.
— Заткни пасть, Хальфред. Мы договорились, что я главный. Я говорю, не вы.
— А что ж ты молчал, когда Хрольв схватился за рулевое весло по пьяни? — немедленно ему возразили. — Чего помалкивал, когда Барди приказал ему править между отмелей, а у него в зенках двоилось? Помню только, как ты булькал заодно с нами, когда мы тонули.
Мне понравился этот Хальфред. Траин нахмурился, но теперь будет проще, раз появились несогласные.
— Вот какой расклад, — сказал я. — Вы получаете свободу, оружие и корабль, но признаете меня своим ярлом и приносите нашу клятву.
Мы клянемся быть братьями друг другу на кости, крови и железе. Гунгниром, копьем Одина, мы клянемся, — да падет на нас его проклятие во всех Девяти мирах и за их пределами, если мы нарушим свою клятву.
Даны переглянулись, и я их понимал: непросто принести такую клятву, да еще именем Сотрясателя, копья Одина, — клятву, которую нельзя нарушить. Она длится до конца твоих дней, если только ты не нашел, кому ее передать, — или не погиб, храня ей верность, в поединке с тем, кто хотел занять твое место (этого не случалось, покуда я состоял в Братстве). Это потому, вдруг понял я, что многие погибали, и всегда были свободные места.
При всем том эти каменные даны готовы были согласиться, точно как измученный жаждой готов опорожнить целый чан. Они предвкушали свободу, уже ощущали вкус морской соли на губах и водяные брызги на лице.
— Кто не желает стать нашими побратимами, может и дальше ломать камни, — продолжил я. — Выберете себе нового вожака, и, раз уж вас больше, чем моих людей, думаю, этим вожаком будет Траин. Так что я избавлю его от хлопот по созыванию тинга и болтовни до упаду, ведь все равно итог будет один. — Я посмотрел на дана. — Мы сразимся, — сказал я небрежно, будто обратился с просьбой передать хлеб.
Настала такая тишина, что было слышно, как лучи солнца ударяются оземь.
— Принимаешь вызов? Или струсил? — давил я. Траин опять нахмурился, явно не поспевая за событиями.
— Я не трус, — наконец прорычал он и оскалился по-волчьи.
— Поглядим, — сказал я ему, и его ухмылка исчезла. Он облизал сухие губы и стал выспрашивать, кто я таков, наглый, дерзкий, самоуверенный мальчишка. Догадайся он, какие усилия мне потребовались, чтобы просто дышать, не подпускать в голос петуха и не рухнуть на подломившихся коленях, он бы не мешкал так долго, прежде чем принять вызов.
Я никогда не сражался в хольмганге,хотя мне и довелось его увидеть, единожды, — двое побратимов, давно уже ушедших в Вальгаллу, ступили с мечами на огороженный участок земли. Хринг протянул не дольше, чем у Хромоногого выступила пена изо рта, и он понял, что ввязался в бой с берсерком. Ему едва хватило времени широко раскрыть глаза от ужаса, а Хромоногий напал — и порубил его в кровавые ошметки.
Хромоногого в последний раз мы видели в окружении врагов на балтийском берегу, он спасал нас, покуда мы уплывали прочь.