Волчье море
Шрифт:
Кто они? Мне нечего было ответить брату Иоанну, однако он пристально разглядывал кого-то из убитых мною и заметил изрядную худобу, грязь и старые потертости от оков на запястьях и лодыжках.
Когда мы похоронили Пса, отдав ему последние почести, я отправил десяток побратимов в ту сторону, откуда явились чужаки, мимо канав с водой и истоптанных полей, мимо заброшенных оливковых рощ, на каменистую равнину.
С холма, где высились колонны хеттского храма, мы заметили внизу пыль — это улепетывали немногие уцелевшие враги, и Черная Борода с ними.
Я не знал, кто такие хетты, — верно, очередное племя, давным-давно истребленное, — но строили они знатно: плоскую макушку холма устилали крупные обтесанные камни, из них торчали обломки колонн, причем некоторые кривились, как деревья. Там еще был алтарь и приземистые квадратные здания с несколькими лестницами, что вели под землю.
Тут и отсиживались разбойники, это было очевидно: храм превратили в своего рода крепость, с земляными валами. Они пробыли тут достаточно долго, судя по числу кострищ и мусору.
— Прямо чертог ярла, — сказал Финн, кивая в сторону деревни. — Вода под рукой, если понадобится, — хотя лучше бы они оставили охрану, чтобы не подпускать незваных гостей вроде нас.
— Вода, — повторил я. — А из жратвы только дыни и бобы. Неудивительно, что они так исхудали. Беглецы из копей.
Финн покачал головой.
— Не тот, которого я прикончил. Он умел драться — грек или булгарин, если спросишь, уж брань-то я отличу. Больно крепкий и ловкий для того, кто питался бобами с дыней.
Брат Иоанн поворошил кости в одном из кострищ и наткнулся на череп, который никак было не назвать черепом животного. Я чуть не сблевнул. Не только дыни и бобы. Мясо. В краю, где и ящериц редко встретишь.
Кладовую мы обнаружили там, где и ожидали ее найти, — под землей, в прохладе. Уж могли бы завернуть мясо получше, поплотнее, чтобы уберечь от мух, а так часть найденного мяса успела загнить.
С другой стороны, им не было нужды слишком уж заботиться о сохранности запасов. Они отыскали способ питаться свежатинкой: отрезали лакомые кусочки, а раны перевязывали, чтобы «дичь» не истекла кровью. Мы нашли четверых мужчин, без рук и без ног, подвешенных на крючьях за лопатки. Меня замутило, а Финн прорычал, что надо отловить и прибить тех, кто удрал в холмы.
Трое из четверых были мертвы. Четвертый едва дышал — и мы его узнали. Финн сказал, что это Годвин, сакс-христианин, присягнувший данам; он окликнул Годвина по прозвищу, известному всем, — Путток, саксонское слово, означавшее «Стервятник». Это прозвище Годвин заслужил своим крючковатым носом. Он был человеком Старкада и стоял за спиной своего хозяина, когда мы переругивались над погребальным костром Ивара.
Мы сняли его с крюка — содрав еще плоти, что не имело значения, так как он вряд ли протянет долго, — и положили на пол. В прохладном и вонючем полумраке он вцепился ногтями единственной оставшейся руки в рукав Сигвата. Другая его рука была отрублена чуть ниже плеча и перетянута окровавленным поясом.
— Помоги мне, — прошептал он. Сигват отпрянул, как если бы его ткнули ножом, а все остальные забеспокоились. Брат Иоанн опустился на колени и затянул негромкую обрядовую песнь, отсылавшую Годвина к Белому Богу, а мы все собрались в этой пещере, где от вони свербело в носу, и стали слушать его историю, столь же суровую и печальную, как любая виса Скаллагримссона.
Сигват, посидев в молчании, внезапно поднялся и ушел наружу. Я не заметил этого тогда, чересчур поглощенный словами, что срывались с запекшихся губ Годвина.
Он состоял при Старкаде, значит, этот не ведавший устали пес тоже побывал здесь. Выходит, Мартин-монах прошел этой дорогой, и такой расклад судьбы заставил меня покачнуться. Норны прядут, как им заблагорассудится. Мы все жаждали убить Старкада, но сходились в том, что, несмотря на его козни, он — отличный охотничий пес, вполне достойный своей славы. Может, монаха слопали? Вряд ли, такой скользкий тип способен выбраться и из кипящего котла.
Стража копей, поведал Годвин голосом, тихим, как шелест крыльев мотылька, разбежалась, компаниями и поодиночке, а узники разломали оковы и освободились; к тому времени, конечно, они уже голодали. Годвин думал, что среди рабов были и бывшие солдаты Великого Города, они-то и встали во главе и принялись разбойничать, напали на Аиндару ради еды, заодно перебив деревенских. Когда же в деревне еда закончилась, рабы взялись за своих.
Тут-то и явился Старкад, вместе с Годвином и прочими, оголодавшими и измученными жаждой. Вожак рабов, по-гречески Пелекано, а по-сарацински Кальб аль-Куль, напал без промедления, и было много убитых с обеих сторон; Старкаду пришлось бежать. Годвину не повезло — его схватили и несколько недель откармливали бобами, а потом стали кромсать его тело.
— Ну, жаль, что мы упустили этого Пелекано, — проворчал Коротышка Элдгрим. — Я бы сказал ему спасибо за то, что наподдал Старкаду, а затем вырезал бы его печень и заставил сожрать сырой.
Смех Годвина походил на скрежет ржавого ворота.
— Пелекано вы и не видели. Это был Гиоргиос, армянин. Он отказался идти с Пелекано, а тот будто обезумел от желания убить Старкада. Они расстались не по-дружески. Пелекано увел с собой часть своих, и воинов, и добытчиков. Другие остались с Гиоргиосом.
— Значит, копи пусты?
— Никого… Все ушли.
Голова Годвина упала на камень, брат Иоанн нагнулся, пригляделся и пожал плечами.
— Живой, просто заснул. Надо ослабить пояс на руке, иначе рана загноится, и он умрет. Правда, если мы так сделаем, кровотечение откроется снова, и он все равно умрет.
Я слушал его краем уха, но вытянул руку и перерезал пояс — из сострадания. Кровь немедленно начала сочиться из обрубка, покрытого струпьями, а мысли в моей голове грохотали, как прибой на мелководье.
Вальгард и прочие, за кем мы пришли, уже мертвы. Мы опоздали. Я допускал, что так может случиться, что их могут убить, убедил себя, что это вполне возможно. Но такая смерть?.. Стать пищей пожирателей мертвечины? Даже Свала с ее ворожбой этого не пророчила.
Один, похоже, не склонен прощать тех, кто нарушает данную ему клятву.