Волчьи ягоды. Сборник
Шрифт:
Сделав паузу, Очеретный продолжал:
— Удивительно другое. Человек решил распрощаться с белым светом. От Чапаевской до Днепра — рукой подать. Нет, он едет за десять километров, ищет малолюдное место, словно заранее заботясь, как бы заморочить нам голову. Кстати, туда ходит городской транспорт?
— Автобус номер 14, — сказал Ванжа. — До высоковольтной подстанции. А может, тело снесло течением, товарищ капитан?
— Специалисты возражают. — Панин помолчал. — Между прочим, товарищ лейтенант, во время розыска вы допустили промах, я бы
— Так точно.
— А почему в нем не было Василия Сосновского?
— Василий Сосновский? Это кто? — спросил Ванжа, но тут же сообразил, что речь идет о Васильке, брате Нины, и покраснел. — Виноват, товарищ капитан. Опрашивал Елену Дмитриевну, его не было. А потом… потом подумал: что может знать мальчик?
— Тем временем этот мальчик сообщил нам сегодня интересные вещи. — Панин пододвинул к себе телефон. — Ремез? Мальчик у тебя еще? Давай его сюда.
Капитан положил трубку, внимательно посмотрел на Ванжу:
— Тем более, что вы с ним, как оказалось, хорошо знакомы. Знаю — командировка и прочее, но времени у вас было достаточно.
Вошел Ремез, мягко подталкивая впереди себя мальчика. Василек заметил Ванжу, радостно улыбнулся, но тут же синие глаза помрачнели, он скривился и прикусил губу, чтобы не заплакать. На мгновение Ванже показалось, что на него посмотрела Нина, и к горлу подступил горячий ком.
— Садись, — сказал Панин. — Садись, дружище, и перескажи нам еще раз все, что ты рассказывал старшему лейтенанту.
Василек оглянулся на Ремеза.
— Во вторник это было, в тот самый… вечером. Зазвонил телефон. Мамы дома не было, а был я и Нина. Взял трубку, спрашивают Нину, я, значит, позвал ее и пошел, мне надо было на самбо. А она выскочила вслед за мной из дому и говорит так, словно плачет: «Славка разбился, Славка разбился…» — И побежала.
— Может, это было не во вторник, а в другой день? — спросил Очеретный. — Ты хорошо помнишь?
— А что тут помнить? Я на тренировки хожу по вторникам.
— Интересно! — Очеретный потер руки. — И ты узнал голос того, кто просил позвать Нину?
Василек отрицательно покачал головой:
— Нет, не узнал. Чужой голос.
— Как это — чужой? — Очеретный не скрывал разочарования. — Совсем незнакомый?
— Ага. Я всех знаю, кто Нине звонил, а этот… Глухой такой, хриплый голос.
— Почему же ты сразу не пришел ко мне, не сказал? — забыв о сдержанности, закричал Ванжа.
— Забыл. — Василек виновато опустил голову. — Это я уже потом вспомнил, когда меня начали расспрашивать. — Мальчик посмотрел на Ремеза. — А тогда забыл.
— Ну что же, ты нам очень помог, — сказал Панин. — Можешь идти домой. И знаешь что? Не надо говорить об этом маме. Разволнуется, заплачет… Договорились? Вот и хорошо. Проводите мальчика, Ванжа.
Как только дверь закрылась, лицо начальника уголовного розыска стало сосредоточенным.
— Дело, товарищи, как
— Ну, это еще вилами по воде, — возразил Очеретный. — Извините, товарищ капитан, мальчик уверяет, что не узнал голоса, но при желании голос можно изменить.
— И кого же вы подозреваете?
— А хотя бы Яроша!
— Нелогично, — вмешался Ремез. — Голос изменить, конечно, можно, однако Ярошу, если бы он решил вызвать к себе Сосновскую, надобности в этом не было. Скорее наоборот, именно на его голос она поехала бы куда угодно.
— Не забывайте, что трубку снял брат! А это уже лишний свидетель.
— Пусть так. Тогда объясните: зачем Ярошу разыгрывать сцену с аварией, когда он мог просто пригласить ее покататься на мотоцикле, как не раз делал это и раньше?
— Разрешите?
В дверях стоял Гринько.
— Бьюсь об заклад, младший лейтенант Гринько только что вернулся со свидания, — сказал Ремез. — Но почему так рано? Еще и солнышко не село.
Гринько угрюмо взглянул на него, налил стакан воды, выпил, только потом шагнул к Панину и протянул конверт.
— Вот, товарищ капитан. Познакомьтесь с шедевром. Буквы вырезаны из газеты.
— «Хочешь жить, держи язык за зубами», — прочитал Панин. — Это Полищук получила такое послание?
— Она. Встретились мы, как и первый раз, в парке. Я и так и этак — молчит. По глазам вижу — порывается что-то сказать, а не может. Совсем было отчаялся, как вдруг она в слезы и достает из сумочки эту записку.
— Когда и как она ее получила?
— Сегодня утром обнаружила в почтовом ящике. Штемпеля на конверте нет, кто-то не поленился доставить лично.
— Конверт и письмо — немедленно на экспертизу, — приказал Панин. — Боюсь, правда, что тут отпечатков пальцев больше, чем надо. Где Юля?
— Плачет. Ничего вы, говорит, не знаете, а еще милиция. Нину убили и меня убьют.
— Я спрашиваю, где она?
— В «теремке», товарищ капитан. Извините, в кабинете лейтенанта Ванжи.
— Т-так, — Панин обвел взглядом присутствующих. — Как вам это нравится, Ларион Григорьевич? Выходит, свет клином на Яроше не сошелся. Теперь закрутятся колесики, только поспевай.
— Что касается клевера ползучего, то ботаники сказали, будто растет он вдоль всего днепровского берега, на песках.
— Какой клевер?
— Тот, что Ванжа обнаружил в спицах мотоцикла Яроша. Был я в университете. — Гринько смущенно улыбнулся, вспомнив что-то смешное. — Повели меня к профессору, в наивысшую, так сказать, инстанцию. Встречает меня кудрявый юноша. Ну, не юноша, а так где-то за тридцать, не больше. Приглашает сесть. Спасибо, говорю, а что — профессор скоро будет? Он руку подает: «Давайте знакомиться — профессор Голубицкий». Я, товарищ капитан, сквозь землю готов был провалиться. Думал, профессор — значит, борода, очки…