Волчица
Шрифт:
Кстати, и хорошо, что — нет месячных. Прокладок здесь как-то не наблюдается. Девки вечно возятся с тряпочками, стирая и перестирывая. Тьфу одно…средневековье!
Деньги, за исключением двадцати золотых, оставленных на расходы, Настя положила в банк. Он тут единственный, Имперский, то есть государственный. Никаких конкурентов. Все, что понадобилось, чтобы открыть счет — та же самая капля крови. Единственное, что потребовали — это документ на то, что Настя является свободным человеком. На шее-то у нее рабский ошейник, маскируй его, или не маскируй, опытный глаз сразу замечает. А банкиры еще те ищейки, нюх у них — как у волков. Кстати, Настю узнали и в банке. Похоже, что ее теперь
Выяснилось, что Насте теперь тоже платят деньги — как и всякой свободной девушке Арены. Два золотых в неделю, и выдают их в субботу, которая само собой, не называлось субботой, как и воскресенье не называлось воскресеньем. Это звалось что-то вроде «шестодень», и «семидень», но Настин мозг переводил как «суббота» и «воскресенье». Месяц — «традцатидневень», примерно так. Простой язык, ничего сложного.
И читала Настя уже не по слогам. К концу второй недели ей вдруг пришла в голову хорошая мысль, как победить информационный голод, и она попросила Эллерса принести ей книги — любые, но лучше всего по истории, по магии, и вообще — естествознанию. Чем очень его удивила. Ну да, постельная рабыня, а потом боец Арены — какие книги?! Какое чтение?!
Часть Настиных соратников грамоту не знали от слова «вообще». Да и немудрено — процентов сорок из них были просто рабами, без надежды на избавление. И жили они не как Настя, или Ана с Сендой — в отдельных комнатах, а в общей казарме, почти в тюремной камере. Хотя питались и занимались все вместе. И у всех на шее был рабский ошейник.
Кстати, ошейник у Насти был прежним — тем самым, который приносит боль и может ее убить. Хотя с тех пор, как Файлер наказал ее через ошейник, больше он этого не сделать не пробовал. Может потому, что она делала все так, как он требовал? Или боялся, что однажды она просто прыгнет на него со спины, и перегрызет ему глотку?
После того боя, в котором Настя чуть не погибла, произошло событие, которое обсуждала вся Арена: Файлер едва не убил одного из служащих Арены, того, кто заведовал выпуском бойцов на бой, помощника Эллерса. Это он составлял списки, в которых указывал — кто именно выйдет драться, и в какой очередности. Файлер бил его черенком от метлы, а когда та сломалась, взял тренировочный шест, и бил уже им. До тех пор, пока этот человек не перестал подавать признаки жизни.
Нет, говорили, что он выжил, но на следующий день его в Арене уже не было. Файлер его уволил, предварительно оштрафовав на месячную зарплату. Причины такой расправы никто не знал, но слухи, которые здесь расползаются не хуже, чем информация по интернету, разошлись по всей Арене, и скоро Настя знала, что все произошло из-за нее. Кто-то, и неизвестно, кто это был, дал помощнику Эллерса хорошую взятку для того, чтобы против Насти выставили мастера-копейщика, ту самую бабу, едва не отправившую Настю на тот свет. Помощник купился — видимо очень уж жирный был куш — и согласился на такую замену. Результат всем известен.
Вообще, Настя можно сказать уже привыкла и к Арене, и к тренировкам. В сравнении с тем, что было раньше — у работорговца, и у Сируса — небо и земля. К ней относились уважительно, и даже побаивались. Кое-кто, такие как Ана или Сенда искали ее дружбы (пусть даже и не совсем платонической). Даже Эллерс, и тот уже не крыл Настю руганью почем зря, и даже удостаивал длинных разговоров о жизни, о преимуществах того, или иного вида оружия, и явно искренне переживал за ее самочувствие. И делал это не просто, как профессионал, Наставник Арены, но и как человек, который считает Настю близким себе по рангу. Возможно, на него повлияли слухи о том, что Настя принцесса с другого материка, а может то обстоятельство, что теперь Настя не рабыня, а свободный человек, по крайней мере, номинально. Или это все вместе взятое. Но…что есть, то есть — жизнь хоть как-то, да наладилась. Если бы еще не приходилось кого-то убивать каждые шесть дней…
Так прошли две недели. Потом еще одна. И еще… Вначале каждую субботу Настя ждала с отвращением, как если бы ей каждые шесть дней приходилось глотать «кишку» для исследования желудка. Было у нее такое приключение…глотала! Незабываемое впечатление, когда тебе суют ЭТО в глотку.
Ну а потом как-то все…притупилось. Вышла, убила, вернулась. Больше не попадалось таких противников, каких ей дали в первое выступление. И красоток больше не было. Толстые, страшные, звероподобные, неуклюжие и грязные, хабалки, которые поливали ее руганью, и тихие, безвольные куклы, неспособные на сопротивление.
Одна только тронула сердце Насти, и в этот вечер Настя не читала книги, лежала, думала, и ей хотелось плакать. Вот только плакать теперь она не могла. Это раньше слезы текли из ее глаз, будто осенний ливень на тротуар. Теперь — в глазах жгло, и…ни одной слезинки. То ли из-за действия снадобий-мутагенов, которые она продолжала принимать под надзором лекаря (а вдруг выплюнет!), то ли просто стала взрослее. Да и немудренО повзрослеть после того, что с ней случилось за эти месяцы. Прошло меньше года, а казалось — целая жизнь.
Этот бой выбил Настю из колеи, если только можно назвать его боем. Когда Настя вышла на арену, перед ней стояла обычная, простая девчонка, каких много в любом мире, на любой улице. Не красивая, не страшная, не уродливая, и не модельная. Почему-то Насте запомнилось, что у девушки левая грудь была заметно больше другой, и соски торчали чуть вбок, крупные, сжавшиеся от сквозняка. Она ладонями прикрывала лобок, обросший волосами, что здесь считалось неприличным — нет, не прикрывать, а отращивать на этом месте волосы. «Как дикарка! Как обезьяна!». Девушка смотрела на Настю широко раскрытыми глазами, а когда та подошла, бесстрастная, холодная, как сама смерть, вдруг тихо сказала — неслышно в грохоте осатаневшего от предвкушения крови зала, но Настя разобрала:
— Пожалуйста, убейте меня не больно. Я так боюсь боли…
Настя не знала, не расслышала — что именно та совершила, и почему ее приговорили к страшной смерти через костер, на медленном огне. Она лишь знала, что если не убьет эту девушку, то несчастная будет медленно, очень медленно поджариваться — начиная с ног, а если не умрет от болевого шока — все выше, выше…превращаясь в окровавленный, обугленный кусок мяса. И она, Настя может лишь помочь ей уйти без боли. Как врач, делающий эвтаназию.
Тогда Настя подошла к девушке, обняла левой рукой за плечи, и правой взялась за ее сонную артерию, пережав так, чтобы в мозг перестала поступать кровь. И стояла так еще долго после того, как девушка уже обмякла и повисла в ее руках. Потом рванула голову, переломив шейные позвонки. Так, на всякий случай, чтобы та ненароком не ожила. А затем положила девушку на арену, уложила руки вдоль тела и закрыла ей глаза.
Трибуны вначале замерли, увидев как Волчица обняла жертву, потом начали кричать, свистеть, вопить, ругаться, особенно после того, как Настя расправила тело убитой и не позволила утащить ее с арены волоком за ноги, сбив одного из рабочих с ног (Второй унес девушку на руках). А Настя после этого не ушла, остановилась посреди арены, и глядя на рожи, которые окружали ее со всех сторон, подняла руки, и сложила пальцы в неприличный жест, показывая, что трахала она всю эту поганую толпу, всех уродов, которые пришли посмотреть на смерть людей.