Волчий вой
Шрифт:
Эта зима была для волков очень тяжелой. Поздним летом и всю осень то в одном, то в другом углу Дикого поля сходились в бешеной рубке людские массы, оставляя в степи сотни порубанных собратьев и тучи воронья, налетавшего со всех украин на свой кровавый пир.
Зайцы, сайгаки, косули, дрофы, куропатки и перепелки, населявшие степь сотни лет, и составляющие основной рацион волков, напуганные постоянными перемещениями сотен и сотен людей, в одночасье куда-то исчезли, оставив стаю без пропитания. А падаль, будь то погибший зверь или человек, волк не станет есть даже перед страхом
Стая рыскала по степи в поисках пропитания, не гнушаясь даже мелкими степными грызунами. За два бесконечных зимних месяца волки лишь дважды смогли насытиться, загнав и зарезав двоих раненных в битвах коней. Но это было очень давно…
И вот уже взошла на небе новая полная луна, а стая скиталась по бескрайним просторам Дикого поля, не встречая на своем пути ничего живого, пригодного в пищу…
А вскоре наступила жестокая пора, которая у людей называется «крещенскими морозами». В эту пору человек не выходит в степь, переметаемую снежными буранами, под которыми скрываются дороги. В эту пору конь не может идти в степи, поскольку удила от мороза примерзают к его губам и рвут их. Кожаная упряжь становится хрупкой и трескается от малейшего напряжения. И негде укрыться от непогоды ни человеку, ни его коню. С наступлением «крещенских морозов» степь замирает…
Звери же, чувствуя наступление этой поры каждой клеточкой своего тела, в давние времена уходили в плавни, к теплому морю, где пережидали ее, лакомясь сусликами и хомяками, охотясь в лиманах и ериках на ондатру и бобра.
И в эту зиму вожак стаи – старый, побывавший во многих сражениях волк, носивший в своем теле наконечник стрелы и свинцовую пулю, полученные от людей, переживший на своем волчьем веку уже девять жестоких зим, повел стаю к морю.
Но, видимо, и мать-природа ополчилась нынче против своих детей – волков. Не прошли они еще и четверти пути к морю, как обрушилась на землю пурга. Мутная снежная пелена нависла над степью, закручиваемая свирепыми порывами ветра. Воздух промерз разом настолько, что волчье дыхание, вырываясь из ноздрей, тут же схватывалось инеем. Шерсть на заострившихся от голода мордах заиндевела и торчала сосульками в разные стороны.
Звери шли, тяжело поводя запавшими боками, вдоль которых, сквозь обвисшую клочковатую шкуру выпирали крутые ребра, шатаясь от усталости, подпирая друг друга плечами и едва не сбиваемые с ног порывами ветра. Шли туда, куда вел вожак, подчиняясь его воле и его опыту. Жесткая колючая поземка швыряла им в морды охапки мелких кристаллов льда, сбивая дыхание и чутье, ослепляя и заставляя все ниже и ниже опускать головы к земле. И, казалось, не будет конца этой невыносимой муке, этому бесконечному пути.
Вожак, как и все волки стаи, голодный и уставший, ослепленный снежными зарядами, перед сумерками повел стаю в глубокий овраг, который раньше они всегда обходили стороной, с намерением переждать там ветер и дать отдохнуть волкам. Там можно было зарыться в глубокий снег и, прижавшись друг к другу, согреться. В прежние времена волки могли идти всю ночь, но голод и холод зимы нынешней обессилили стаю, и вожак решил дать ей отдых.
Скользя и падая на крутых откосах, волки быстро спустились на дно оврага, и в густом кустарнике сбились в кучу, пробивая своими телами толщу снега. Вскоре, укрытые снежным пологом, согревшиеся в тесноте костлявых
И не чуяли звери другой беды, кроме лютого холода, который заглушил своей безжалостностью и беспросветностью даже непреходящее чувство голода.
ГЛАВА 2
На рассвете Бидайхан вывел свой чамбул из балки, в которой всадники провели ночь. Укрытые теплыми стегаными попонами из верблюжьей шерсти, накормленные овсом лошади, несмотря на непогоду, хорошо отдохнули и вынесли седоков на гребень балки одним махом.
Ветер стих и только глубокие сугробы да крепкий морозец напоминали о кошмаре последних суток. Было еще пасмурно, но сквозь рваные разрывы набухших снегом туч, кое-где уже просматривались лоскуты голубого неба.
Бидайхан осмотрел степь от края до края, но не увидел ничего опасного. Да и что могло быть опасного для его отряда в степи после такой метели, когда все живое прячется от лютого холода и забивающего дыхание ветра со снегом. Степь простиралась перед взором Бидайхана, словно огромная белая кошма, раскинутая всадником для отдыха - сколько видел глаз – только бескрайняя снежная пустыня.
Ночь, которую провели всадники Бидайхана в очень кстати подвернувшейся на пути балке, дала отдых и коням, и людям. И теперь, испив горячего терпкого чая, заправленного молоком кобылиц и кусками курдючного сала, дававшего силу и бодрость, воины готовы были идти дальше, по пути известному только их предводителю и его правой руке - Тунгатару.
Бидайхан кивком головы подозвал к себе лучшего своего харабарчи Айсулу и, когда тот резко осадил коня около хозяина, приказал ему идти с его разведчиками вперед до излучины реки Чагамлык, где и ждать основные силы, а в случае опасности – прислать гонца. Айсулу кивнул кудлатым малахаем , ловко сидящим на его обритой налысо голове, и, развернув коня, легким наметом поскакал в степь. За ним, не ожидая приказаний, отправились трое его разведчиков. Вскоре поднятая копытами коней снежная пыль скрыла их от взоров воинов Бидайхана.
Тунгатар, по прозвищу «Карыскыр» – неизменный помощник и советник Бидайхана, приходился ему дальним родственником. Он был старше своего бека лет на 15 и провел всю свою жизнь в походах и битвах. Его воинским искусствам поражались и крымский хан, и коварные в бою степняки половцы, и дерзкие и отважные казаки-запорожцы. Тунгатар исходил степь вдоль и поперек и знал на ее просторах все тропинки и дороги, все овраги и курганы, все опасные места и места, пригодные для стоянок и отдыха. Он и подготовленная им группа воинов – личная охрана бека, могли рубиться двумя саблями с несколькими противниками сразу, могли стрелять из лука и из ружья на скаку, неизменно попадая в цель, могли метать ножи и короткие метательные копья – найзы.. Могли несколько дней, не сходя с коня, обходиться без воды и пищи, спать в снегу, завернувшись в свалянную из верблюжьей шерсти кошму, могли и многое другое, необходимое воину-степняку, чтобы выжить в этом жестоком мире. Тунгатар не имел семьи, не имел очага, где его бы ждали и лелеяли, не имел никаких привязанностей, кроме своих воинов и своих лошадей, и жил только в войне и для войны.