Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза

Могилевцев Дмитрий Сергеевич

Пюхти, зашедший следом, перевел. Женщины притихли. Мужчины замерли. Никто не глянул вбок — туда, где, обернутые в промасленные шкуры, стояли рядком у стены карабины и «Калашниковы». Во всех глазах виделся один непомерный расплесканный ужас.

И тогда поднялся старик — медленно, дрожа. Крузу показалось — слышен скрип суставов.

— Ты… ты как сюда попал? Ты же свою грязь приволок сюда, падло! — выговорил хрипло. — Зима сожрет тебя, тебя и твою погань! Вон!

— Ты и есть знаменитый шаман Буй? — спросил Круз, усмехнувшись. — Зима — она у нас в подружках.

Это вас она жрет. А мы от нее сильнее.

Пюхти, спохватившись, начал было переводить, но умолк на третьем слове.

— Ты че, понты кидать приперся? Или за бабами?

— Если меня не обманули, ты хвастал, что грязным тебя нипочем не тронуть? Что грязь тебя не найдет и не войдет к тебе? Ты был прав, старик, — мы чисты. Грязь не коснулась нас. Мы прошли через нее, и она не пристала к нам. А твой народ чист только потому, что вы боитесь и подойти к ней.

Старик молчал, глядя исподлобья.

— Интересно, ты сам додумался до «чистоты» или тебе подсказали? — Круз усмехнулся. — Впрочем, неважно. За то, что ты сделал с нашими друзьями, я б набил тебе углей в брюхо. Но я сделаю хуже. Я заберу из этого чума всех, кого коснулось мое дыхание. И уйду. А тебя оставлю — чтобы ты сам объяснил своему народу, кто мы такие.

— Сука! — прошипел старик.

— Сука? Ты сейчас сам скажешь своим, чтобы они одевались. По одному, строго по одному. А то трупы будут. И пусть выходят.

— На понт берешь, падло? — прохрипел старик. — Я сукой никогда не был и не буду. Они все мне — дети. Они…

— Прежде чем сделать что-нибудь храброе, хорошо подумай. Мои люди и волки сейчас у каждого чума. Все твое племя умрет здесь.

— Да, — сказал старик — и медленно, сгорбившись, пошел к Крузу.

Всхлипнул ребенок. Кто-то выдохнул удивленно.

— Стой, — предупредил Круз.

Старик стал — и вдруг ударил рукой по жировой лампе, подвешенной на проволоке к потолку. Круз отшатнулся, зашипел — горячий жир попал налицо. И тут, как по команде, вскочили все.

А от двери ударили в два ствола.

— Стой! — заорал Круз. — Не стрелять! Не стрелять! Ты чего, они ж твоя кровь?!

— Они б нас завалили, — сказал Пюхти виновато, опуская автомат.

— Не стрелять! — заорал Круз, выскакивая.

В вое ветра хлопок от гранаты почти не слышен. Только дергается нелепая, хворостом обложенная связка жердей и шкур, укрывающая людей от бурана, а тот подхватывает мгновенно, раздергивает, хлещет по голым, окровавленным людям ледяной крупой. Криков не слышно, нагая женщина разевает рот над крошечным, облепленным снегом тельцем. Ветер треплет волосы, застит глаза.

— Стой! — закричал Круз.

Выхватил ракетницу, пальнул.

Крикнул Последышу: «Собирай всех, уходим!»

Когда поднялись на гребень отрога, буран утих. Словно выключили его внезапно — и снег, несшийся, хлеставший по лицам, полетел вниз медленно и лениво. Улегся.

Круз обернулся. Заимка еще догорала. В сером сумраке полярной ночи пламя казалось стаей округлых, игривых зверьков, то прячущихся в норы, то выскакивающих. А тела, лежащие вокруг, серый сумрак спрятал, растворил. Нет их и не было, и кровь спрятал снег.

— Зря не добили, батя, зря, — пробурчал Захар. — Я б это семя иродово под корень. Они ж стойбище Пюхтино под корень вырезали, никого не пощадили. Лютованы. Чистоту они наводят, дикари хреновы. Я…

— Заткнись, — приказал Круз.

— Ну что ты, батя, как всегда. Я ж понимаю, они теперь как шелковые станут, поймут, что где угодно достанем, а…

Круз ткнул кулаком, не глядя. Захар кувырнулся в сугроб. Вылез, отплевываясь, улыбка до ушей.

— Ну а говорят — старый ты стал, сдаешь. Мне б так сдавать. Кувалдой приложил, ей-ей! Эй, Пеструн, отряхни-ка.

Юрок-Пеструн подбежал, шлепая снегоступами, принялся счищать снег.

— Э-э, молодец. Ты, батя, не поверишь — опосля того, как ширнул его знахарь, та-а-кой исполнительный стал, чудо! Как сынок родной! Бабу ему подарю. Как ты, батя, смотришь, а?

— Подари, — согласился Круз и, отвернувшись, пошел размашисто вниз.

— Э-э, нам бы передохнуть! — заорал Захар вслед.

Затем вздохнул и сообщил Юрку значительно:

— Батя, он суровый, но дело знает. Закон говорит.

— Ага, — согласился Юрок радостно.

— Ты за Паленым-то присмотри, — посоветовал Захар. — Вроде на левую переднюю припадает. Может, наморозило ему между пальцев-то? А ну, геть, на ать-два!

— Передохнуть бы?

— До базы доберемся, там передохнем. А ну, пошел!

Но остановиться пришлось раньше. В буране вымотались, бойня в долине легла свинцом на тела и души. Круз видел в лицах тяжелое, тусклое безразличие. На подъеме оказалось, что буран смел с перевала снег, открыв заледенелые камни. И тогда Круз приказал стать на площадке между огромными валунами, обсевшими пригорок словно ограда. Ближе к замерзшей реке торчали из-под снега бревна, ржавая арматура — наверное, когда-то была база геологов или разбойных золотодобытчиков. Развели костер. Высушенная морозом труха хоть жару давала немного, но горела споро. Люди и волки стали у костра — греться самим, разогревать волкам мясо, а себе — жестянки с кашей и тушенкой. Выдали спирт, по полбутылки на нос. Кто выпил сразу, кто цедил потихоньку, чтоб продлить жидкое тепло, побежавшее в теле. Никто не переговаривался. Серые, измученные лица.

А с чего радоваться? Вместо того чтобы напугать и увести людей, устроили бойню. И ушли порожняком. Круз усмехнулся. Пусть думают. Неизвестно, лучше ли бы вышло, если б все как задумано. Но по метели и такой дороге с пленными… И с неизбежной погоней на хвосте. А тут место гиблое. Горы смыкаются коридором, крутые осыпи, взлобья, и подъем как лестница, от озера к озеру, снизу все как на ладони. Одно хорошо — после такой бойни вряд ли кто соберется бежать следом…

Быть может, потому, что Круз о погоне думал — он и заметил ее первым. Часовые и волки не разглядели в сером сумраке. А Круз, угадав скорее чутьем, чем зрением, крикнул, показав на гребень хребта: «В ружье!» — за полминуты до того, как над его головой брызнуло каменной крошкой.