Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза
Шрифт:
— Мы следы боя видели, когда подъезжали. Опять хорваты? — вставил Круз.
— Но я знаю выход — единственный оставшийся выход! — крикнул Дан. — Мы должны найти вакцину! Я разработал тест! Мы должны найти тот самый штамм, который дал начало остальным, ту основу, которая есть у всех. Я спроектировал тест! Если штамм окажется активным к нему — значит, мы нашли! Я уверен — он есть где-то там, откуда зараза пошла по миру, где-то в русских степях, в бывших бактериологических лабораториях! Я ждал тебя, Андрей, — с тобой вместе мы сможем найти его! Ты ведь знаешь эту страну, ты ведь родился в ней?
— Да, да, конечно, — пробормотал Круз. — Только мне
— Возвращайся вскоре. Я жду! — приказал Дан величественно.
Михай отыскался на восточном посту, заслонявшем выход из долины. Михай был небрит, несвеж и нетрезв. Перед Михаем стояли бутыль кирша, уже наполовину пустая, и три банки с тушенкой.
— У меня цинга, — сообщил Михай и длинно выругался.
— В чем дело? — спросил Круз.
— Зубы шатаются. Мои зубы, — сообщил Михай. — Два месяца консервов, мерде. Кто мы им — свиньи? Они знают, что мы не будем в них стрелять.
— Что происходит? — спросил Круз, бледнея. — Лейтенант, встать! Доложить обстановку!
Михай смерил Круза взглядом, ухмыльнулся, но все же встал.
— Происходит полное дерьмо, мой капитан. Не очень умные женщины решают, кого кормить, а кому идти прочь. Они убили двух ваших солдат, мой капитан. Они не дают нам свежей еды. И требуют работать.
— Производителями? — осведомился Круз.
— Дерьмоуборщиками.
Круз замолчал, глядя на клочок мяса, застрявший в Михаевой щетине. Затем сказал:
— Михай, я вижу, что дерьмо. Чуть Вавана не пристрелили, вместо приветствия. Но это мы за свою глупость расплачиваемся. Империю строить вздумали. Я рад, что ты живой, Михай. Очень рад.
Михай взял со стола стакан, посмотрел на свет — вроде чистый, — поставил, налил.
— Спасибо, — сказал Круз.
— Хлеб возьми, — сказал Михай, садясь. — Мой Франсуа печет. Хоть что-то свежее.
Молча уселись. Круз выпил. Закусил хлебом. Хлеб был подгорелый, но вкусный.
— Я тебя ждал, — сказал Михай. — Это кабаре мне надоело. Хуже, чем в Ницце.
— И ты уже придумал, куда податься?
— Ты уже с Даном говорил?
— Говорил, — сказал Круз осторожно.
— Он не псих.
— Я верю, что он не псих.
— Он, может быть, прав. К тому же мы вышли на связь с русскими. Они на Дальнем Севере. В городе Аптит.
— Апатиты, — поправил Круз.
— Пусть Аптити. Они готовы нас принять. Мы обогнем Скандинавию. Если Дан прав — а он может быть прав, — мы хоть что-то сумеем сделать для этого мира.
Круз внимательно посмотрел на Михая. На то, как тот держит стакан — ровно, уверенно, хотя страшно пьян. На прищур, на морщинки у глаз. На седину.
— Сделать для мира — это хорошо, — сказал Круз.
Эту ночь он провел на посту. Вымылся холодной водой, побрился. Долго смотрел в зеркало — на старика. На того, кто бессмысленно добрел по беспокойной жизни до седины, почти не думая и не спрашивая. За стенкой вскрикивал во сне пьяный Михай. Круз выбрался на крышу, к пулемету и антеннам. Устроился на мешках с песком, лег на спину, глядя в небо.
А какая, собственно, разница? Ведь не было ничего своего: ни отчаяния, ни радости. Только то, что обтерлось с других людей, прицепилось, присохло. Человеческое прилипчиво. Права была Ники. В Крузовой душе — только мелкое тяжелое болотце, ровное, вязкое, мгновенно гасящее все, прилетевшее извне. На самом деле Крузу всегда было все равно. Делал что-то: стрелял, дышал — только потому, что приказывал себе: «Так надо». Или потому, что этого «так надо» хотели другие.
Ветер унялся и сделалось совсем тихо. Ни птицы, ни огня. Небо стало огромное, плотное, и звезды как холодные гвозди. Горы — зубья темноты в темноте. Темнота обволакивает, ползет в кости, наливает в жилы вязкий лед. Круз поднял руку — и с ужасом, с изумлением увидел, как медленно сгибается сустав и будто по песку скрежещет укрытый кожей хрящ.
С мешков Круз скатился. И потом, шипя от боли, подтягивал колени, сгибал хребет. Чуть не плача, сполз по лестнице. Добрался до стола, выхлебал остатки кирша из бутыли. Закрутился в одеяло. И, сидя, боясь распрямить закоченевший хребет, уснул.
Назавтра Круз явился в Давос в полускрюченном виде. Не разгибаясь, выслушал торжественную речь Дана. Кивнул, всецело согласившись. Но Дан, которого и среди вдохновения не оставлял гуманизм, скрюченность заметил, вздохнул и отдал Круза в руки верной ассистентки по имени Митци и по прозвищу Коленвал. Митци идей феминизма не разделяла, Люцию считала злобной дурой, а Дана — единственно правильным человеком в округе, к тому же мужчиной. Митци несла грудь третьего размера, ягодицы — негритянского пятого, отличалась исключительной колченогостью и руками почти до колен. Вместе с тем лицом она была на удивление миловидна. Круз полюбил ее улыбку. Митци хватала Круза за ключицы и упиралась коленом. Митци крутила, мяла, щипала, терзала, ухала, привизгивала и за неделю вернула Крузу способность разгибаться. Еще гибкости Круза сильно помогло то, что Дан приходил к нему каждый вечер и говорил о человечестве и вакцине. Крузу очень хотелось побыстрее разогнуться и как можно дальше уйти. Круз даже пообещал спасти человечество.
Спасение началось седьмого сентября. Спасителей собралось четверо: Дан, которого толстая Люция считала неисправимым придурком, Ваван, которого Люция считала тупым придурком, и Михай, которого Люция считала вредным придурком. И, само собой, Круз, которого Люция придурком не считала, но боялась. Остальных женское сборище, объявившее себя ландестагом, отпускать отказалось — а кому работать-то? Разве что разрешили взять с собой Данову собаку, помесь сенбернара с неаполитанским мастифом, черное чудовище по имени Хук. Его Люция тоже боялась. У Хука текли слюни, а из складок на животе свисал огромный лиловый член. Хук был противный и очень сильный пес.
Когда пост со сгоревшим джипом перед ним скрылся за поворотом, Круз взглянул с облегчением. А весь путь до канала втайне желал, чтобы явились шотландские друзья на грузовике с «Виккерсом». Для них Круз приготовил сюрприз. Но друзья не явились. В порту Кале четверо спасителей человечества и пес погрузились на яхту и отправились на север.
Плавание вышло скверным. Яхту загнало штормом на Фареры, и там Круз с Михаем провозились две недели, пытаясь починить искалеченную яхту, и еще две недели — пытаясь запустить движок на траулере. Фареры были гнусным, промозглым и совершенно пустым местом. Там не было даже водки. Над голыми гладкими камнями свистел ветер, цепенящий пальцы. Здесь все было низенькое, серое, вплющенное в скудную землю. А еще на Фарерах не было скелетов. За много лет Круз привык к ним. Крузу казалось: скелеты живут своей неторопливой жизнью, лежа на истлевших матрасах, сидя в креслах. Но острова были пусты. Люди исчезли, не стреляя напоследок, не поджигая и беснуясь. Все осталось целым и ровным, и гниющие лодки глядели донцами в низкое небо, будто ряды скорлуп.