Волчья хватка-2
Шрифт:
— Знаю…
— А знаешь, какая стерва? Ух!.. Надзиратель из турецкой тюрьмы — филантроп против неё. Слышал, чья она вдова? Вольного аракса Пестеря!
— Не слышал…
— Значит, молодой ещё, не захватил. Мощный был поединщик, да боярин свёл с Нирвой. Про него-то слышал?
— Про него слышал…
— Так вот, на ристалище Нирва вошёл в Правило, а выйти не смог или не захотел. Пестеря под дубом закопали, Нирву посадили на цепь в Сиром — и до сей поры сидит. А вдова прилетела сюда с тайной мыслью отомстить за своего боярина. Сам подумай, как она может отомстить, если ей
Нечто подобное, только в сказочной форме, Ражный слышал от кормилицы Елизаветы, но там все сороки, пришедшие мстить, были благородны и обычно влюблялись в убийц своих мужей, а буйные араксы — в сорок, и в результате вместо мести вдовы освобождали их и уводили из леса, чтоб прожить долго, счастливо и умереть в один день.
— А мне сказали, она счастье здесь ищет, — более для себя самого проговорил Ражный, и потому бродяга не услышал, но оживился.
— Слушай, Ражный!.. Так ты понял, зачем тебя Ослаб в Вещерские леса загнал?
— Дела и помыслы старца не обсуждаются…
— Ладно тебе кроткой овечкой прикидываться. Со мной можно и откровенно, я не опричник. И теперь не аракс. Так, болтаюсь по лесу, даже подраться не с кем…
— Я тоже пока болтаюсь….
— Вотчинники и здесь при месте, — уверенно заявил бродяга. — А ещё ты не задумывался, с чего это вдруг Ослаб треть Засадного Полка в эти леса свёл? И ещё многие на подходе, суда ждут…
— Задумывался, — признался Ражный. — Потом перестал. Замыслы старца неисповедимы для нас, грешных.
— Ой-ей-ей! Слова-то какие знаешь. На Памире иначе говорил… Тебя что, не интересует собственное будущее?
— Хоромы себе срубил и успокоился. Будь что будет.
— Не пойму, ты серьёзно или придуриваешься? Если бы за «снежным человеком» не гонялась целая погранзастава со спецназом в придачу и если бы Ражный не встретил его на Памире, мог бы заподозрить, что гость — очередной искуситель, присланный смутить его чувства.
— Болтовни не люблю, — признался он. — Сейчас все обсуждают дела Ослаба, даже сороки. Чего только не наслушался…
— Надеешься, учтут твою преданность Воинству и на ветер поставят?
— Мне все равно, хоть на ветер, на снег, на дождь, — уклонился от ответа Ражный.
— А ты знаешь, что делают, когда ставят на ветер?
— Поставят — узнаю…
— Тогда уже поздно будет! — засмеялся бродяга. Он что-то знал о касте избранных. Наверняка должен был знать, скитаясь на Вещере столько лет, однако расспрашивать его о подробностях уже было нельзя.
Захочет — скажет сам…
Победитель олимпийских чемпионов не захотел, и пауза затягивалась. Ражный осторожно вынул изза печи раму:
— Ты отдыхай, странник, а у меня заделье есть…
— Эх, Ражный, жалко мне тебя… Так и быть, научу, как выйти сухим из воды.
— С чего это вдруг?
— Долг платежом красен. Памирский перевал я частенько вспоминаю.
— Что ж ты сам-то подмок?
— У меня другая ситуация, — уклончиво сказал бродяга. — Слушай внимательно. Поскольку ты холостой, то легко можешь получить шанс!.. Можешь заслужить помилование, если возьмёшь замуж одну из кукушек. Для чего они бегут в эти леса? Да чтоб такого бедолагу найти, как ты, и замуж выйти. А тебе сразу полная реабилитация, понял? Берёшь кукушку и к себе в вотчину! Только бренку предупреди, чтоб не искал. И наплевать, старая попадётся или страшная. Зато дёшево и сердито. Вернёшься в свою вотчину.
Ражный вспомнил калика, что привёл его на Вещеру, и его так и не открытую тайну…
— Что же ты не воспользовался? — усмехнулся он.
— Да ведь я не стоял в Судной Роще. По своей воле сюда припёрся.
— Не годится.
— Почему?!
— На сказку очень уж смахивает.
— Это не сказка, а древний обычай. Между прочим, преподобным ещё установлен, чтоб даже в самом безвыходном положении, как у тебя, род продлить. Кстати, очень продуманный обычай, мудрый.
Ничего подобного Ражный не слышал даже от кормилицы Елизаветы, которая много рассказывала и о сороках, и о кукушках.
— Мудрый, да только неизвестный, — отозвался он, испытывая смутные чувства. — Впервые слышу…
— А пока на Вещеру не попадёшь — не услышишь. Сие есть тайна великая. Бренки и калики замалчивают, чтоб послушников в узде держать. Так ведь и суд Ослаба вам нипочём! — бродяга вздохнул, разлёгся на лежанке. — Не хоромы строить тебе надо, а кукушку искать.
Хоть «снежный человек» принёс ему огонь, но Ражный вдруг подумал, что сам бы к нему не пошёл, чтоб разжиться угольками, — как и к Вяхирю…
— Ну что стоишь? — поторопил бродяга снисходительно. — Ноги в руки и бегом за своей долей!
— Сейчас некогда, — в строну обронил Ражный. — Рамы вставить надо, тепло уходит…
— Вот вы, вотчинники, все одинаковые! — лениво изумился бродяга. — Домовитые!.. Но в стенах ли счастье?
Ражный развёл на улице костёр и с прежними смутными, беспокойными чувствами начал прокаливать замазку на стёклах.
Поздно вечером странстующий рыцарь молча запихал в рюкзак свой просушенный гардероб, положил на подоконник упаковку спичек и три парафиновых свечи.
— Ну, благодарствую за тёплый приём, — сказал он на пороге. — Не поминай лихом. Вещера тут одна, может, и сведёт ещё…
— Переночуй, — предложил Ражный. — Куда ты на ночь глядя?
— Мне ещё лучше в темноте. Я же Сыч — ночная птица…
И тотчас ушёл в густой сумрак, насыщенный ещё и сильнейшим снежным зарядом.
Гроза всего Вещерского леса, о котором предупреждал калик, на вид оказался не таким и грозным, даже благодарным, коль помнил о встрече на Памире и открыл тайну древнего обычая. И все равно на душе у Ражного было смутно и неспокойно. Будто Сыч не только принёс спички и растопил печь, но ещё заронил искру надежды на избавление от сирого существования в лесах, хотя Ражный начинал привыкать к нему и уже ощущал, что не просто выживает здесь и ждёт окончательного приговора бренки, а живёт. Останься он один на один с собой, в земляной берлоге, ещё неизвестно, какое бы вызрело решение, не исключено, сейчас бы искал себе применение где-нибудь в миру, в большом спорте, где все покупается и продаётся.