Волчья хватка
Шрифт:
Он помнил, что стареющий её прадедушка-инок, некогда выходивший на поединок с дедом Ерофеем, жил на территории пионерского лагеря, построенного в Урочище ещё в тридцатых годах, и исполнял там обязанности плотника-столяра и ночного сторожа. Пока Вячеслав был мал, он и представления не имел, кто есть на самом деле бородатый дед Гайдамак, круглый год таскавший валенки с галошами и пугавший мальчишек из яблоневого сада. И когда после тринадцати лет, после обряда посвящения в араксы этот старик однажды остановил его и совершенно серьёзно поздоровался, как полагалось по обряду, Вячеслав даже язык проглотил.
— Что
— Богом хранимые, — несмело и впервые в жизни отозвался он. — Рощеньями прирастаемые…
Потом дед Гайдамак на правах старшего в роду ударил по рукам с дедом Ерофеем и нарёк только что родившуюся правнучку Оксану невестой Вячеславу.
Ослаб сей будущий союз одобрил и наложил сверху свою руку…
Пионерского лагеря уже не существовало, а в его помещениях разместился туристический комплекс, куда приезжали со всех сторон отдыхающие и совершали конные маршруты по Валдайской возвышенности. В детских корпусах сейчас стояли лошади, а в административном, где жили пионервожатые, останавливались туристы. Скоро Ражный выяснил — инок Гайдамак жив и теперь работает конюхом, его внучка, мать Оксаны, водила верховых туристов конными тропами, а правнучка ещё училась в школе и обучала на трехдневных курсах верховой езде вновь прибывших отдыхающих. А жили они в том же самом доме с окнами на склон горы, откуда открывался вид на десятки километров.
Первую ночь Ражный провёл близ этого дома и под окнами, высматривая свою суженую, и был никем из живущих там не замечен. А народу в нем прибавилось: часто выходили две разновозрастных старухи, молодая женщина, чуть ли не до ночи во дворе бегали четверо малых детей, несколько раз появлялся подросток лет двенадцати и вроде бы даже сам Гайдамак. Но Оксану он увидел смутно, сквозь тюлевую занавеску — лишь её силуэт. Точнее, девушку, схожую по возрасту с ней.
Дом, вернее, боярские хоромы стояли выше лагеря и хотя были в километре, однако виделись отчётливо даже ночью, поскольку высокое крытое крыльцо было ярко освещено, свет горел во всех окнах, будто там справляли какой-то праздник. Глядя на него, Ражный тосковал и остро чувствовал себя сиротой, более того, в прямом смысле бездомным, и затаённое чувство мести жалило, словно незримая в темноте крапива…
День он проспал на сеновале и ещё при свете открыто выбрался на территорию лагеря, чтобы побродить по конюшням и ипподрому: вдруг да объявится наречённая! Конюшни оказались почти пустыми — очередная группа отправилась в маршрут, и Оксаны не было ни на манеже, ни в подсобках, ни в седельной. Зато возле детской беседки, превращённой в овсяной амбар, он увидел инока. Было ему лет сто семьдесят, не меньше, и прошедшие годы никак не отразились на старике: таким и остался, каким помнился — высоким, сутуловатым, длинноволосым и с желтоватой сединой.
— Здравствуй, Сергиев воин, — проговорил тихо Ражный, появляясь за спиной.
— Здравствуй, инок.
Он обернулся, долго смотрел на незнакомца выцветшими глазами, после чего поднёс ладонь к уху, переспросил:
— Что ты сказал, отрок? Оказывается, слух потерял…
Ражный повторил приветствие, приблизившись губами к волосатому уху, на что Гайдамак отпрянул, подёргал себя за огромные вислые усы.
— Богом хранимые… А ты не Ерофея
— Ты про какую пытаешь? У меня их восемнадцать!
— Мне одна нужна, Оксана, — признался Ражный.
— А зачем? Ты что же, знаешь её? Или как?
— Невеста моя, инок! — засмеялся он. — Вы же с дедом моим по рукам ударили! А Ослаб прихлопнул.
Только тут Гайдамак вспомнил обручение, но не обрадовался, никак не выразил восторга, хотя по натуре был человеком весёлым. Присмотрелся к Раж-ному, за усы себя подёргал.
— К невесте приехал… А что же волком-то глядишь? С такой рожей к наречённым не ездят… Да ладно, пошли!
— Куда? — смущённый тоном инока спросил Ражный.
— К невесте, если, говоришь, к ней приехал! Он хорошо помнил момент обручения — ритуал, оставивший чувства ещё более сложные: великое смущение, невероятность происходящего и полное неверие, что крохотный новорождённый ребёнок когда-то станет женой. А его заставили взять руку девочки, и Ражный едва успел отвернуть край покрывала, как она вцепилась в его палец. И так крепко, что старики смеялись, когда Оксану пытались оторвать и унести.
— Забирай сейчас! — кричали они. — Видишь, не отпускает! Забирай и нянькай себе невесту!
Стареющим инокам позволялось пить хмельной мёд…
Ражный слышал звон железа в прачечной, где размещалась кузня, видел дым над трубой, но и в голову не пришло, что наречённая может быть там.
У горна, в косынке и кожаном фартуке стояла рослая, красивая девушка с клещами и тяжёлым молотком в руках, точными и сильными ударами раскатывала в полосу толстый огненный прут арматурного железа. За её спиной гудело белое пламя, чётко вырисовывая стройную, женственную фигуру.
Она вскинула глаза, когда металл на наковальне стал малиновым, взялся серой окалиной и перестал слепить. Смотрела секунды две-три, не больше, и увидеть выражение её лица оказалось невозможно из-за контрового яркого света от горна. И наоборот, их с иноком было видно отлично.
Суженая обернулась назад, сунула остывшую полосу в огонь, разбила кочергой спекающийся уголь. После чего сняла рукавицу, сдёрнула с головы косынку.
— Это и есть мой наречённый? — спросила непринуждённо у деда и вышла из-за наковальни. — Ну, здравствуй, боярин.
Он отнёс это к её насмешливому тону: боярином называла аракса жена. И шутку эту следовало бы пропустить мимо ушей или тоже отшутиться, да само слово в его сознании сейчас связывалось не с супружескими отношениями, где муж для жены всегда был боярым мужем, а с Пересветом.
Она и не подумала, вернее, не подозревала, что провела по сердцу раскалённым железом.
— Здравствуй, обручница, — натянуто проговорил Ражный, ощущая собственный холод и желание немедленно уйти отсюда.
Гайдамак это заметил, но лишь склонился и стал собирать на проволоку остывающие подковы с бетонного пола; Оксана же неторопливо сняла фартук и, приподнявшись на цыпочки, надела верхнюю лямку на шею жениха.